Я не видел ни разу, чтобы он куда-то уезжал или, например, переехал с того рабочего места (которое, кстати, таковым не является), где он ежедневно восседает (кроме воскресений и праздников), строго следуя определенному трудовым законодательством регламенту: с восьми часов утра до полудня и потом — с двух часов дня до шести вечера. Вот так он и восседает, ничем не торгуя, поскольку торговать ему ровным счетом нечем, однако при этом он тщится выглядеть как торговец, у которого торговля идет вовсю. Если бы имелась пусть даже наималейшая вероятность того, что он сможет всучить кому-то свой зонт, то не вызывает сомнения, что его жизнь радикально бы изменилась и он — а почему бы и нет? — взял бы да и поставил под сомнение самую необходимость снова обращаться в ребенка.
Но сегодня я заметил, что он приобретает для себя пакетик со сластями. Эта картина навела меня на размышления: человечек с зонтом, следуя от старости к младенчеству, по всей видимости, отметил на днях свой второй десяток. Со своим зонтом, да и всем прочим он несомненно пребывает во втором детстве, и я убежден, что теперь ему уже ни к чему пытаться продать свой зонт, поскольку он вновь обладает возможностью и моральным правом на то, чтобы клянчить у кого-либо пять сентаво на сласти; он может опять записаться в школу, заново выучиться читать и писать и даже позволить себе роскошь обзавестись пару лет спустя симпатичными пеленками, которые будет поочередно использовать бесконечными зимними вечерами.
Но к двадцать одному году наш человечек с зонтом окажется лишенным всякой защиты. Ведь его родители опять заковыляли неуверенными младенческими шажками по этому миру еще только десять лет назад, — да и то, лишь в том случае, если у них было достаточно времени до того, чтобы впасть в детство, как скончаться в апогей дивного медового месяца, проводимого в антураже дома для престарелых. Однако их сын так и останется на углу улицы. Расчетливый и благоразумный сынуля, прекрасно знающий, что уже не за горами тот день, когда он будет вынужден продать свой зонт, с целью приобретения на вырученные деньги рожка и соски.
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ СМЕЕТСЯ
Мы познакомились еще вчера. Он — простой крестьянин, из тех самых, кто хотя и снимает перед кем-либо свою шляпу, но с таким лицом, что словно он ее и вовсе не снимал. Его голова, пожалуй, составляет одно целое с этой шляпой. И поэтому для его лица шляпа является не головным убором, а чем-то непременным, изначально присущим. Несмотря на то, что его лицо ярко освещено солнцем, на нем залегают тени.
Он имеет вид незамысловатого и бесшабашного человека, у кого под широким поясом, расшитым узором из красных и синих бисеринок, наверняка хранится внушительный красный платок, в уголке которого увязаны четыре песо и девяносто сентаво. Но все-таки присутствует в этом человеке некая странность, покуда еще ни у кого мною не наблюдавшаяся, — он никогда не улыбается.
Его лицо всегда исполнено серьезности, лишенной нарочитости и высокомерия, по той лишь причине, что от верхнего края левой скулы и до нижней части подбородка справа тянется шрам. Нестерпимо наблюдать за тем, как этот человек, обладающий удивительным чувством юмора, неизменно говорит с каменным лицом. Он почти каждую минуту шутит, отпускает задорные остроты, и в то время покуда его собеседники вовсю хохочут, воздавая по заслугам его дару остроумия, он взирает на них с непоколебимой серьезностью к которой примешиваются грусть и усмешка. Не исключено, что он даже думает: «Они-то наверняка надрывают себе животы не от моей шуточки, а оттого, что у меня при этом такое лицо. Над этим они и потешаются!..»
В изощренных хитросплетениях какого-либо авантюрного романа этот человек выглядел бы не менее убедительно, чем «Человек, который смеется» Виктора Гюго, а возможно и превзошел бы его, ибо перипетии реальной судьбы этого человека гораздо невероятнее, нежели вымышленная жизнь героя фантастического произведения.