Она умолкла, а я все сидел себе и сидел, покачиваясь на стуле. «Дни напролет я бьюсь над тем, чтобы вспомнить единственную фразу, благодаря которой мы обретем друг друга, — начал я. — Сейчас я почти уверен в том, что завтра утром я еще буду ее помнить. Я постоянно твержу эти три слова во сне, а просыпаясь, обнаруживаю, что они исчезли из моей памяти». И она сказала мне: «Но ведь ты же сам и придумал их, когда мы встретились впервые». И я ответил ей: «Да, я увидел твои серые, цвета остывшей золы, глаза и меня осенило. Но приходит утро, и я не в силах их вспомнить». И она, сжав руки в отчаянии, устремила их к лампе и, глубоко вздохнув, проговорила: «Ты, по крайней мере, мог бы попытаться вспомнить, в каком именно городе я пишу эти слова».
Свет лампы озарял ее плотно сжатые губы. «Я желаю коснуться тебя», — произнес я. Она вскинула на меня свои пламенеющие глаза, которые обожгли меня подобно тому, как обжигала она сама, ее длинные руки. И тогда я понял, что она теперь наверняка смотрит на меня, сидящего в углу и качающегося на стуле. «Прежде ты никогда не говорил мне этого», — сказала она. «Зато говорю сейчас, и это, — истинная правда», — сказал я. Она застыла возле лампы, опустив глаза, а потом попросила у меня сигарету. Моя собственная сигарета почти успела истлеть до фильтра. Странно, я даже не помнил, что несколько минут тому назад закурил. Она спросила меня: «Но отчего же я не в состоянии вспомнить, где я писала эти слова?» И я ответил ей: «Наверное, оттого же, от чего и я сам поутру не смогу их вспомнить». И она, грустно улыбнувшись, сказала: «Едва ли. Скорее оттого, что нам все это, быть может, просто снится». Я поднялся со стула и направился к ней. Она, как и прежде, стояла у лампы, которую мне, чтобы подойти к ней поближе и отдать сигареты и спички, пришлось обходить. При моем приближении она чуть заметно отпрянула назад, словно страшась того, что я ненароком переступлю незримую грань, разделяющую нас. Я вручил ей сигарету; она зажала ее в зубах и наклонилась к лампе, чтобы прикурить, еще прежде, чем я успел поднести зажженную спичку. Я сказал ей: «А ведь существует некий город, все стены которого исписаны словами: „Глаза голубой собаки“. Если я смогу завтра их вспомнить, то отправлюсь искать этот город по всему свету». Она опять подняла на меня свои глаза, улыбнувшись: «Глаза голубой собаки». Она глубоко затянулась, прищурив при этом один глаз, и сигарета почти коснулась ее подбородка. Потом, взяв сигарету и вертя ее пальцами, она сказала: «Ну вот, теперь уже совсем другое дело. Теперь мне наконец-то удалось согреться». Она проговорила это странным отчужденным голосом, произнося словно нараспев, словно читала по листку, поднесенному к лампе. «Теперь ... мне ... — она сделала пальцами такое движение, словно завертывала в трубочку поедаемый огнем незримый лист бумаги, по мере того как я успевал прочитывать слова, — наконец-то ... удалось ... согреться». Однако, прежде чем лист, который она держала, окончательно догорел и упал на пол, обратившись в сморщенную и неприметную горсточку пепла, я произнес: «Бывает, что я страшусь встречи с тобой и сижу, возле огня содрогаясь от стужи...»
Мы встречаемся с нею подобным образом уже целых несколько лет. Бывало, что когда мы обретали друг друга в лабиринте сновидений, кому-то за стеной случалось обронить на пол ложечку, и мы немедленно пробуждались. С течением времени мы смогли понять, что наш союз, собственно, и покоится на таких вот, самых обыденных, вещах. Конец встречи наставал, когда поутру за стеной роняли ложечку.
Сейчас она по-прежнему стоит возле лампы и взирает на меня. Точно так же она взирала на меня и раньше — в том далеком и самом первом сновидении, где я раскачивался на стуле, стоявшем только на задних ножках; я установил его так для того, чтобы постоянно видеть лицо неведомой девы с пепельными глазами. В том сновидении я впервые спросил у нее: «Кто вы?» И она ответила мне: «Не помню...» И я сказал ей: «Думаю, мы уже встречались с вами прежде». И она спокойно ответила: «Может быть, что в каком-то из сновидений мне и впрямь случалось попадать в эту комнату и встречать в ней вас». И я сказал: «Да, да! Я помню». И она улыбнулась: «Как мило. Похоже, нам суждено встречаться в сновидениях?»
Она затянулась несколько раз. Стоя лицом к лампе, я внезапно перевел на нее свой взгляд и увидел ее всю — с головы до ног. Мне снова показалось, что ее тело было из меди, но не затвердевшей и холодной, а из желтой и податливой. «Я желаю коснуться тебя», — снова сказал я. И она ответила мне: «Но ведь тогда ты всё утратишь». А я сказал ей: «Ну и ладно. Тем более, что для того чтобы мы вновь обрели друг друга, нам необходимо лишь уснуть». И сказав это, я протянул свою руку к ней, и она не стала отстраняться. Но прежде, чем я все-таки ее коснулся, она произнесла: «Ты рискуешь всё утратить. Если мы переступим черту, то проснемся неведомо где и будем в ужасе». Но я не сдавался: «Ну и пусть». И она сказала: «Ты прав, если мы с тобой уснем, то сможем вновь обрести друг друга. Но ведь стоит тебе только пробудиться, и ты уже будешь не в силах что-либо вспомнить». И тогда я двинулся к своему углу. А она осталась у меня за спиной и согревала свои ладони над лампой. Но не успел я еще приблизиться к своему стулу, как услышал, что она жалуется: «Когда я просыпаюсь среди ночи, то уже не могу уснуть вновь и долго ворочаюсь с бока на бок, все твердя и твердя до рассвета: „Глаза голубой собаки “».