Говорят, у него не было матери. Когда он срезал себе губы, один старик по имени Бьернар сказал:
— У Лодина не было матери.
Прежде никому не приходило в голову спросить, кто его мать. А теперь стали ходить слухи, что его зимней ночью подбросили сюда покойники, чтобы он с обрезанными губами, объятый пламенем охранял Усеберг.
Я знаю, что и она, там у себя, боится его. Однажды мы пировали, празднуя йоль [2]. Вдруг Лодин поднялся и взял в руки рог. У всех на глазах он подошел к ней. Улыбнулся своим изуродованным ртом. Поклонился и протянул ей рог.
Но она не осмелилась выпить из этого рога. Я и сейчас вижу ее старое, морщинистое лицо — она бесстрашна и жестока, и все-таки она не решилась. Мы все сидели вокруг. В пиршественном покое стало тихо-тихо. Между могущественной старухой и безгубым колдуном шла безмолвная борьба. Побежденной оказалась она.
Он засмеялся и стал пить. Осушив рог, он отшвырнул его в сторону и долго смеялся.
Тогда и мы засмеялись — все, даже она. Его смех до сих пор звучит у меня в ушах, и мне страшно.
Но хуже другое: когда настало утро, мы обнаружили в конюшне сдохшую лошадь.
Это была не ее лошадь. Не королевы, она принадлежала моему другу, старику Бьернару, тому, которому обожгло лицо, когда Лодин зажег свой пот. Это была его лошадь. Кроме лошади, у него ничего не было. Теперь она сдохла.
Вечером мы расставили вокруг усадьбы стражей, мы сказали, что это против наших недругов, которые собираются напасть на нас. Но стражи побоялись следить за Лодином, так что нам это ничего не дало. На другой день она послала за ним.
Это было его победой и моим поражением. Я так понимал это. Королева не осмелилась наказать Лодина — ни отослать его прочь, ни повесить. Вместо этого она призвала его к себе. И он ушел от нее с богатыми подарками.
Только поможет ли ей это? Конечно, на время она может его купить. Но надолго ли?
И я снова подумал: а что, если Лодин объединился с колдунами Борре и Каупанга, Гейрстадира и Сэхейма? Что тогда? Бывало ли когда-нибудь, чтобы колдуны объединяли свои силы против нас, простых людей? И еще я подумал: может, мне избить его?
Понимаешь?
Хеминг поглядел на меня. Лодин еще спал. Он застонал во сне. До нас доносилось его зловонное дыхание.
Он вывел меня во двор. Серовато-синяя летняя дымка начала таять. Усеберг еще спал. Хеминг сказал:
— Мы с Лодином встретились как раз на этом месте. Он стоял там, где стоишь ты, а я — здесь. Это было три ночи назад. Никто из нас не пожелал уступить дорогу другому. Я оскалился, и мои зубы тоже стали видны. Вдруг я подумал: а что, если он способен лишить мое тело силы и мою голову — разума?
И тогда я ударил его.
Он пополз через двор, потом пошел, потом побежал. И рука моя не отсохла.
Но прежде чем весть о моей победе успела облететь весь Усеберг и все узнали о ней, Лодин выскочил на каменное крыльцо и отхватил себе одно ухо. И тут же проглотил его.
Кое-кого тогда вырвало.
Ты обратил внимание, что у него только одно ухо?
Легкая рука Хеминга легла мне на плечо. Над нами кружили две ласточки.
А Усеберге все еще спали.
Хеминг подвел меня к дому, в котором, как я понял, жили женщины. Он первым вошел внутрь. У входа в крытую галерею спала молодая женщина. Она лежала на шкуре, укрывшись овчиной. Плечи ее были обнажены. Волосы у нее были светлые.
— Она из Ирландии, — шепнул мне Хеминг. — Раньше она была рабыней, теперь свободна. Она служанка королевы. Женщины Усеберга ночью по очереди спят у дверей, ведущих в покои королевы. И они играют в такую игру: кто-нибудь всегда спит за их собственной дверью, как будто и у них есть служанка, которая вскочит и прибежит с одеждой по первому их зову. Сегодня очередь Одни. Она красивая, правда?
Он откинул овчину, и мы увидели ее обнаженной. Одни спала на животе. Мягкая белая кожа, изящный изгиб спины и дыхание такое легкое, что его почти не было заметно. На ягодицах у нее краснели рубцы.
— Кто же выкупил ее на свободу?
— Я, — ответил Хеминг. — Я полюбил ее, но я уронил бы свою честь, если б женился на ней, пока она была рабыней. Да это и опасно. Лодин мог бы объявить, что рабство заразно, связал бы меня когда-нибудь во сне и продал. Тогда я пошел к самой, к королеве. К ней не так-то просто проникнуть, если она этого не хочет. Но я отшвырнул одну из служанок, распахнул под ее рев дверь и вошел.
Я действовал честно. Ты знаешь, что можно быть честным, оставаясь себе на уме, если хочешь получить то, что в случае нужды приобрел бы и с помощью лжи. Я люблю Одни, сказал я. И готов даром работать на тебя два года, если ты дашь ей свободу.
Сколько раз я смотрел в это жестокое и вместе с тем нежное лицо! Она умеет прятаться за свои морщины. Влага у нее в глазах все равно что занавес, за которым она укрывается.
Но взгляд ее грозен и проницателен.
Она засмеялась и отказала мне.
Зачем ей, некогда такой страстной, позволять молодому мужчине ложиться с той женщиной, которую он любит? Она видела мои страдания и упивалась ими. Я не хочу сказать, что она зла. Дело не только в этом. Думаю, что, если б в тот раз я проявил больше терпения, она через неделю, может, послала бы за мной и сказала: бери ее. Но теперь она кивком головы велела мне уйти, и в ее улыбке сквозило злорадство. Я ушел.
И снова вернулся.
Была ночь, я знал, что она часто сидит и пьет одна по ночам, пьянеет, мысли у нее путаются, она начинает орать и браниться. Тогда служанкам приходится тащить ее в постель. Теперь служанки уже спали. Я сбросил с себя всю одежду и голый вошел к ней.
Она все поняла и разозлилась на меня. Я вел рискованную игру и проиграл. Я надеялся, что при виде моего молодого и сильного тела сердце этой старой женщины смягчится. Но вместо того она будто закаменела в ненависти. Она спросила:
— Кому же из нас доставит радость твоя молодая сила? Мне или ей? Мне, знавшей когда-то столько наслаждений, или ей, не изведавшей еще ничего?
И подняла колокольчик, чтобы позвать свою стражу. Голый, как был, я поклонился и ушел.
Но снова вернулся. В ту же осень. Она сидела ночью у очага, держа полный рог, и плакала. Много ночей перед тем я провел, вырезая голову дракона, какой еще никто никогда не видывал. Я ведь резчик. Голову дракона я взял с собой. И положил перед ней на стол. Открытая пасть дракона глядела прямо на королеву. Я сказал: когда ты на своем корабле отправишься в последний путь, эта голова дракона поведет твой корабль через море. Тогда она уронила голову на стол и заплакала. Я долго стоял рядом. Теперь она была только старая и жалкая женщина. Я погладил ее по жидким волосам, она прикрыла мою руку своей.
— Возьми ее, — сказала она.
Я поблагодарил и хотел уйти, она подняла рог в знак приветствия, и в ее темных глазах вдруг вспыхнула злоба:
— Только сначала она год будет при мне служанкой. И ты должен заплатить за нее серебром.
Я ушел.
Через год Одни была моей.
Но весь тот год, что я ждал, я не прикасался к ней. Когда она спала на пороге женского дома, вот как сегодня, я спал на каменном крыльце галереи. Все обитатели усадьбы приходили, чтобы пожелать мне счастья. Они хотели польстить мне: она, мол, из знатного рода, это видно.
Нет, отвечал я, из низкого. Мне так хочется. Но наши сыновья прославят свой род! Им это было непонятно. Но так будет! Наша с ней сила породит сыновей, которые станут великими в этой стране.
Хеминг глядел на меня и тихо смеялся.