Революция вспыхнула в Poccии после того, как подорванные материальные ресурсы были окончательно разрушены трёхлетней войной; после того, как длительная антиобщественная практика, неизбежно связанная с войною, успела уже вызвать атрофию особенно нужных теперь симпатических общественных инстинктов и расчистила почву для развития заложенных во всех, и до времени находившихся под спудом, инстинктов антиобщественных, эгоистических.
Естественно, что во главе возникшего при таких условиях общественного движения скоро стали люди, быстрее и основательнее других освободившиеся от сдерживающего влияния разрушенных политических, социальных и моральных норм. Но, чем более человек был свободен от этих норм раньше, тем с большей быстротой и основательностью он освобождается от этих препятствующих "свободному" проявлению личности "устарелых" пут теперь. И потому понятно, что на авансцену общественного действия выступают те, у которых эти нормативные "предрассудки",— "мелкобуржуазные", или как они там ещё иначе называются, — сохранились в минимальных размерах, или, ещё более, те, которые и раньше были свободны от них. Убийцы, грабители, спекулянты, предатели, шпионы, шулера, торговцы товаром, сутенёры, садисты, эпилептики и т. д. и т. д., — все эти низы, лишённые задерживающих центров, неизбежно становятся во главе общества и ревниво гонят, под видом "интеллигентов", всех, кто хоть сколько-нибудь сохранил в себе общественную совесть и в ком не совсем искоренена склонность ко всякого рода ненавистным "предрассудкам".
Вызванное разрушением производительных основ страны господство этих паразитических непроизводительных низов, окрашенное в цвет чаяний трудящихся классов и есть большевизм.
Пока "интеллигенты", т. е. люди, в которых ещё не прекратили своего действия нормативные задерживающие аппараты: чувство ответственности перед законом (все равно, старым или новым), перед нравственными предписаниями, и пр., — пока эти "интеллигенты", под влиянием неискоренимого уважения к чужой личности и её благополучию, колеблются, взвешивают и не дерзают на решительные действия, — люди, от природы свободные от всех этих нормативных задержек, естественно становятся во главе общественного действия. А талантливейший и честолюбивейший из них Троцкий, по необходимости, делается общественным кумиром и народным героем.
Поэтому понятно, что, хотя в историю большевизм, по справедливости, войдет с именем Ленина, как отца и пророка его, для широкой массы современников торжествующий большевизм (и покуда он торжествует) естественно связывается с именем Троцкого. Ленин олицетворяет собою теорию, идею большевизма (даже большевизм имеет свою идею), Троцкий — его практику.
Для истории, интересующейся сущностью исторических явлений, сокровенными пружинами общественных движений, выступит на первый план Ленин. Эта история пройдет мимо Троцкого, как несущественного, хотя эффектного эпизода.
С другой стороны, историк-бытописатель, который когда-либо пожелает воспроизвести переживаемую теперь в России эпоху, в драматическом действии дать цельную, живую, действенную картину её, — такой историк пройдет мимо Ленина, тогда как Троцкий для него явится незаменимой моделью, как яркий выразитель эпохи большевистского разложения страны.
Современники, поскольку они являются участниками и объектами большевистских экспериментов, относятся к Ленину и Троцкому так же, как указанный историк-бытописатель: Ленина абстрактно уважают и почитают одни, передъ ним питают благоговейный ужас другие. Троцкого одни любят до самозабвения, как вождя и бойца, другие ненавидят, как кровожадного изверга. Для тех и других он — герой нашего времени.