Оппозиция решила воспользоваться временным перемирием для консолидации своих сил. Не прошло и месяца после пленума ЦК и ЦКК, как в своем заявлении от 6 сентября Троцкий, Зиновьев, Муралов и Петерсон, ссылаясь на сокращение сроков предсъездовской дискуссии до одного месяца, потребовали созыва пленума ЦК 15—20 сентября. За три дня до этого, 3 сентября, 13 членов ЦК и ЦКК во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым подготовили к XV съезду ВКП(б) проект «Платформы большевиков-ленинцев (оппозиции)». Само название платформы свидетельствовало о том, что Троцкий и его единомышленники имеют партию внутри партии.
Судя по письму, которое Троцкий направил 12 сентября своему соратнику Эльцину с просьбой уточнить ряд данных о Енукидзе, с целью его компрометации, он не подозревал о новой беде, нависшей над оппозицией. В этот день, когда в Крыму произошло грандиозное землетрясение, запечатленное в романе «Двенадцать стульев», в Москве произошло событие в политической жизни, которое напоминало по своим разрушительным последствиям геологический катаклизм и сопровождалось выходом на поверхность сил, которые до сих пор были глубоко скрыты в недрах советского общества. Органы ОГПУ, произведя обыск на квартире некоего Щербакова, сына бывшего фабриканта, и обнаружив там подпольную типографию, установили связь владельца с рядом членов партии – сторонников оппозиции (Грюнштейн, Гердовский, Мрачковский, Охотников и другие). В своем сообщении от 13 сентября ОГПУ ссылалось на показание арестованного, в котором говорилось: «В военных кругах существует движение, во главе которого стоят тт. Троцкий и Каменев… о том, что организация предполагает совершить переворот, не говорилось, но это само собой подразумевалось».
Сообщение о раскрытии типографии свидетельствовало о том, что руководство страны решило развернуть активную борьбу против оппозиционного подполья. И хотя, кроме слухов о «движении» с целью военного переворота, ОГПУ не могло ничего предъявить, а классово чуждое происхождение Щербакова вряд ли могло свидетельствовать о «белогвардейской» природе типографии, обвинение в подпольной контрреволюционной деятельности стало использоваться против оппозиции. 15 сентября секретариат ЦКК заслушал доклад Е.М. Ярославского «Об участии членов ВКП(б) в деятельности нелегальной контрреволюционной организации вместе с беспартийными», в котором было приведено это сообщение ОГПУ. 22 сентября политбюро и президиум ЦК обратились ко всем партийным организациям с извещением о раскрытии типографии, в котором говорилось, что «часть арестованных беспартийных действительно связана с некоторыми лицами из военной среды, помышляющими о военном перевороте в СССР по типу переворота Пилсудского».
Эти события изменили планы Троцкого. Еще 17 сентября он писал Зиновьеву из Нальчика, что он пробудет там до 25 сентября, а затем направится в Кисловодск. Очевидно, Троцкий собирался, как обычно, подольше отдохнуть перед политическими баталиями. Однако вместо Кисловодска Троцкому пришлось вернуться в Москву и выслушивать речь Сталина на объединенном заседании президиума исполкома Коминтерна и его исполнительной контрольной комиссии. Одним из главных обвинений в адрес Троцкого стал «вопрос о нелегальной антипартийной типографии троцкистов». Сталин заявлял: «Оппозиция до того запуталась, так ловко загнала себя в тупик, из которого нет выхода, что она очутилась перед выбором: либо Коминтерн и ВКП, либо… ренегаты из нелегальной антипартийной типографии. Нельзя болтаться вечно между этими двумя лагерями. Пора сделать выбор. Либо с Коминтерном и ВКП, и тогда– война… против всех и всяких ренегатов. Либо против ВКП и Коминтерна, и тогда– скатертью дорога… ко всяким ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни».
Сталин заявлял: «На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК. (Голоса с мест: «Правильно, и теперь ругаем».) Возможно, что я тогда передобрил и допустил ошибку, предлагая более умеренную линию в отношении Троцкого и Зиновьева. (Голоса: «Правильно!» Тов. Петровский: «Правильно, всегда будем ругать за гнилую веревочку»!») Но теперь, товарищи, после всего того, что мы пережили за эти три месяца, после того, как оппозиция нарушила ею же данное обещание о ликвидации своей фракции в специальном «заявлении» от 8 августа, обманув еще раз партию, – после этого для мягкости не остается уже никакого места».
Словно подводя итог политической карьере Троцкого, Сталин иронизировал над потерпевшим поражение: «Почему… Троцкому не удалось «захватить» власть в партии, пробраться к руководству в партии?… Разве тов. Троцкий более глуп или менее умен, чем Бухарин или Сталин? Разве у тов. Троцкого нет воли, желания к руководству? Разве это не факт, что вот уже более двух десятков лет борется тов. Троцкий с большевиками за руководство в партии?… Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, тов. Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что тов. Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП?»
Сталин объяснял поражение Троцкого его отрывом от партии: «Тов. Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных… Так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью». В этих замечаниях Сталина, в которых ощущалось торжество победителя, было и очевидное признание достоинств Троцкого, и верное наблюдение о причинах его краха.
Воспринимая тех членов партии, которые отвергли его платформы, как сброд шкурников, глубоко презирая народ, который был лучше представлен в партийных массах, чем в малочисленной оппозиции, состоявшей главным образом из выдвиженцев первых дней революции и Гражданской войны, Троцкий утрачивал способность реалистично чувствовать настроение людей.
Впрочем, презрение Троцкого распространялось не только на партийную массу, поддерживавшую политбюро. Высокомерие Троцкого по отношению к окружающим было одной из важнейших черт его характера. Он зачастую с презрением отвергал дельные советы близких к нему людей, полагаясь на свой ум и опыт жизни в Западной Европе. Один из видных советских служащих тех лет Пестковский, сравнивая стиль работы Сталина и Троцкого отмечал, что Сталин был всегда готов терпеливо выслушивать самые разные мнения, в том числе резко отличавшиеся от его собственных, на коллегиях наркоматов. Троцкий же, по убеждению Пестковского, разогнал бы такие коллегии за пару дней.
Даже в отношении своих сторонников, которых Троцкий не раз бросал на произвол судьбы во время наиболее острых политических схваток, он проявлял «презрение дворянина к черни». Он презирал и тех, кто верил ему как «своему» «русскому», и тех, кто считал, что он – вождь «красного иудаизма». Он не скрывал презрение к стране, которую он пытался возглавить, а поэтому он был оторван от народа и не понимал его. Настроениям народа и его чаяниям Троцкий противопоставлял свои личные интересы и лозунги мировой революции.
Недолгая дискуссия в исполкоме Коминтерна завершилась исключением Троцкого из его состава. Создается впечатление, что Троцкий уже был готов к подобному повороту дела и расценивал свое исключение как азартный игрок, не обращающий внимание на временные потери в предвкушении крупной удачи. В своем письме Х.Г. Раковскому 30 сентября он лишь между прочим упомянул об этом событии. Как верно рассчитывал Сталин, для действий Троцкого в эти дни была особенно характерна утрата им реализма. Свое неумение чувствовать настроения масс Троцкий и другие лидеры оппозиции ярко проявили в отношении предложения политбюро о введении семичасового рабочего дня по случаю 10-й годовщины Октябрьской революции.
Оппозиция имела определенные основания считать, что такая акция была плохо экономически обоснована. Однако совсем недавно оппозиционеры упорно настаивали на повышении заработной платы всем рабочим, явно не учитывая, обосновано ли это предложение в экономическом отношении. На сей раз Троцкий, удрученный тем, что инициатива привлекательного для трудящихся предложения перехвачена руководством страны, решил продемонстрировать свой реализм и резко выступил против провозглашения семичасового рабочего дня, обвиняя политбюро в демагогии. От имени платформы «большевиков-ленинцев» он предложил приступить не позже чем через год к постепенному введению семичасового дня «без уменьшения вознаграждения за труд». Однако активная критика Троцким предложения о сокращении рабочего дня была использована как свидетельство того, что он и его соратники выступают против улучшения условий труда рабочих. Как справедливо заметил Дейчер, решению правительства оппозиция могла противопоставить вопросы, «которые для рабочих казались абстрактными: Гоминдан, англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо и т. д. Единственный вопрос, по которому язык оппозиции не был труден для понимания, было требование улучшить положение рабочих». Теперь после ее выступления против семичасового рабочего дня «вокруг оппозиции возникла стена безразличия и враждебности».