Знаменательно, что незадолго до своей высылки из Франции, Троцкий предрекал в газете «Наше слово» «грядущую мировую диктатуру Соединенных Штатов». Таким образом, Троцкий ехал в страну, в которой видел будущую владычицу планеты. Вспоминая свой отъезд в США, Троцкий писал: «Дверь Европы захлопнулась за мной в Барселоне». Есть лишь свидетельства о том, что Троцкий переехал в Америку всерьез и надолго. Покидая Европу в конце 1916 года, он писал знакомому: «Я последний раз бросаю взгляд на эту старую каналью Европу».
В последние дни 1916 года и в первые дни 1917 года Троцкий преодолевал Атлантический океан, подобно полутора миллиону своих соплеменников, переселившихся из западных областей России в США с начала 80-х годов XIX века. Эта держава представлялась вожделенной мечтой для многих евреев, выходцев из России.
Высмеивая наивность надежд многих новых американцев, Шолом-Алейхем вкладывал в уста Берла Айзика, известного враля Касриловки, обычные в то время росказни о чудесной стране: «Люди зарабатывают большие деньги, набирают там полными пригоршнями, прямо-таки загребают золото! А дел – по-тамошнему «бизнес» – там столько, что голова кругом идет!» Берл Айзик уверял касриловцев, что «ни один народ так не почитаем, уважаем и возвышен в Америке, как еврейский. У них еврей – это самый цимес; то, что ты еврей, это – предмет гордости». Правда, он предупреждал, что касриловцам придется изменить в Америке свой внешний вид: «Вот чего там не любят– это еврейскую бороду и пейсы… Завидев еврея… они его самого не трогают, зато как возьмутся за его бороду и пейсы – дергают и щиплют так, что он вынужден в конце концов снять их, сбрить… А как ты узнаешь еврея, если у них ни бороды, ни еврейской речи?… Разве только по проворной походке или по тому, как он при разговоре размахивает руками».
Берл Айзик был отчасти прав: успех интеграции в новое общество всегда зависел от того, в какой степени иммигрант своим внешним видом и своей речью соответствовал образу «стопроцентного американца». В конце XX века социолог Стадс Теркел приводил рассказ американки скандинавского происхождения о том, как ей пришлось менять свой внешний вид и модуляцию голоса только для того, чтобы добиться приема в клуб местных богачей. В начале XX века интеграция евреев-иммигрантов из России в американскую жизнь начиналась жестко и сразу после их прибытия в нью-йоркскую бухту.
Судя по содержанию романа Доктороу «Рэгтайм», прежде чем превратить российских эмигрантов в полноценных американских граждан, они проходили на этом острове довольно унизительную процедуру: «Им давали бирки, мыли под душем и размещали на скамейках в отстойниках. Они сразу осознавали огромную власть эмиграционных чиновников. Эти чиновники меняли им имена, если не могли их произнести, и разлучали людей со своими семьями, приказывая возвращаться старикам, людям с болезнями глаз, разному человеческому отребью, а также лицам, которые оказались дерзкими».
Однако многие из тех, кого допускали в США, оказывались на периферии американского общества не только потому, что они не захотели расстаться со своим именем, пейсами и бородой. Просто мест для крупного «бизнеса» всем не хватало. Новым американцам приходилось начинать «бизнес» с работы лотошниками на нью-йоркских улицах, обитая в кварталах, где царили бедность и преступность. Испытывая горькое разочарование после краха надежд, которые их привели в Америку, и постоянное чувство своей второсортности, многие из тех, кто покинул украинские местечки в поисках лучшей доли, как и глава семейства из романа Доктороу, становились социалистами.
Но после приезда в Нью-Йорк Троцкому и членам его семьи не повесили на шеи бирки и не направили под душ, а полицейские чиновники не стали придумывать им новые американские фамилии. Человек, который был признан политически опасным субъектом во Франции и Испании, был быстро допущен со своей семьей в самый большой город США и в считанные часы был удобно размещен и обеспечен интересной работой, удовлетворявшей материальные потребности всей его семьи. Вскоре он получил американский паспорт. В отличие от многих соплеменников, о Троцком было кому позаботиться.
Доступ в США и американское гражданство всегда зависели от милости и расторопности дипломатов этой страны. Не исключено, что поразительная легкость в пропуске Троцкого в США и предоставлении ему гражданства объяснялась тем обстоятельством, что в марте 1916 года послом США в России стал Фрэнсис, являвшийся видным банкиром, а также хлеботорговцем. Поэтому деловые связи Парвуса или Давида Бронштейна могли облегчить американскую натурализацию Троцкого.
Следует учесть, что вложения американского капитала в России выросли во много раз за годы Первой мировой войны. Фрэнсис был инициатором широких планов подчинения российской экономики интересам США и одновременно устранения России как конкурента его страны с мирового рынка зерна. Возможно, что оказание поддержки видному российскому революционеру входило в сложные многоходовые комбинации, продуманные в правящих кругах США с целью дестабилизации России.
Судя по его высказываниям, Америка, куда Троцкий прибыл в первых числах января, не разочаровала его. В своих воспоминаниях, рассказывая о своем «открытии Америки», он писал: «Я оказался в Нью-Йорке, в сказочно-прозаическом городе капиталистического автоматизма, где на улицах торжествует эстетическая теория кубизма, а в сердцах – нравственная философия доллара. Нью-Йорк импонировал мне, так как он полнее всего выражает дух современной эпохи».
Он был очарован чудесами американского комфорта: «Квартира за 18 долларов в месяц была с неслыханными для европейских нравов удобствами: электричество, газовая плита, ванная, телефон, автоматическая подача продуктов наверх и такой же спуск сорного ящика вниз. Все это сразу подкупило наших мальчиков в пользу Нью-Йорка. В центре их жизни стал на некоторое время телефон. Этого воинственного инструмента у нас ни в Вене, ни в Париже не было».
Дети Троцкого, которые следовали за своим отцом в его странствиях по всему свету, всякий раз быстро приспосабливались к новой обстановке. Троцкий замечал, как быстро осваивали его дети чужой язык. В Вене они овладели говором венского простонародья. В Цюрихе им пришлось приучиться к местному диалекту, сильно отличавшемуся от немецкой речи Вены. «В Париже, – как вспоминал Троцкий, – мальчики перешли на французский язык… В Испании и на испанском пароходе они провели меньше месяца. Но и этого оказалось достаточным, чтобы подхватить ряд наиболее употребительных слов и выражений. Наконец, в Нью-Йорке они в течение двух месяцев посещали американскую школу и вчерне овладели английским языком… Иностранные языки улетучивались из их памяти еще быстрее, чем раньше всасывались ею. Но по-русски они говорили, как иностранцы. Мы нередко с удивлением замечали, что построение русской фразы представляет у них точный перевод с французского. Между тем по-французски они построить эту фразу уже не могли. Так на детских мозгах, как на палимпсестах, оказалась записанной история наших эмигрантских скитаний».
Замечая эти перемены в мышлении и речи своих детей, Троцкий не обращал внимания на то, как менялся он сам в ходе своих переездов. Превратившись в «гражданина мира», он, как и его дети, привык быстро приспосабливаться к новой обстановке и всякая перемена оставляла отпечаток на его мышлении и его привычках. Хотя, в отличие от своих детей, он не мог так быстро осваивать новые языки, он овладевал основами того поведения, которые были необходимы ему в новой среде. В Вене, где его дети учились, как стать правоверными лютеранами, он писал статьи о России, в которых глядел на свою родину, как постоянный житель столицы Габсбургов. Иронизируя над своими детьми, которые строили русские фразы на французский манер, Троцкий не замечал, что сам строй его мышления уже давно стал заграничным, а его мысли были набором представлений иностранца, переведенными на русский язык. Теперь, попав в Америку, он так же быстро, как и его дети, забывал свой недавно обретенный западноевропейский стиль поведения и с удовольствием осваивал американский образ жизни.