Грань, отделявшая ленинскую политику «всяческих затяжек» от троцкистской формулы «ни мира, ни войны», была очень зыбка. Как и раньше, ориентация на конъюнктурные соображения открывала дорогу для авантюристической политики, откровенно игнорирующей интересы страны. Позже Троцкий мог, не без оснований, объяснять свое поведение в Бресте позицией руководства партии: «Все, в том числе и тов. Ленин, говорили: «Идите и требуйте от немцев ясности в их формулировках, уличайте их, при первой возможности оборвите переговоры и возвращайтесь назад». Отвечая Троцкому на VII съезде партии, Ленин заявил: «Он цитировал часть разговора со мной, но я добавлю, что между нами было условлено, что мы держимся до ультиматума немцев, после ультиматума мы сдаем».
Политика затяжек не оправдала себя. Хотя Центральная рада оказалась изгнанной из Киева и в Брест прибыли делегаты Украинского Советского правительства, Центральные державы не признавали полномочий новых представителей Украины. 27 января (9 февраля) Германия и другие участники брестских переговоров подписали мир с Центральной радой. В обмен на продовольственную помощь Германия и Австро-Венгрия обещали военную поддержку Украинской Народной Республике. В тот же день в подкомиссии по территориальным вопросам Германия и ее союзники предъявили советской делегации требования, которые исходили из того, что Россия утратила контроль над огромными территориями.
На заседании 10 февраля (28 января) глава германской делегации Кюльман спросил Троцкого, не сообщит ли он свои соображения, которые помогли бы прийти к удовлетворительному решению вопроса. Военный эксперт советской делегации Д.Г. Фокке так описывал поведение Троцкого после вопроса Кюльмана: «Троцкий встает, нервно подергивая свою мефистофельскую бородку. Глаза горят злым и самоудовлетворенным блеском. Горбатый нос и выступающий вперед острый подбородок сливаются в одно обращенное к противной стороне оскаленное острие. Троцкий читает звонким, металлическим голосом, отчеканивая каждое слово».
Объяснив участникам конференции, что мировая война ведется в интересах империализма, Троцкий заявил: «Мы более не желаем принимать участие в этой чисто империалистической войне, где притязания имущих классов явно оплачиваются человеческой кровью. Мы с одинаковой непримиримостью относимся к империализму обоих лагерей, и мы более не согласны проливать кровь наших солдат в защиту интересов одного лагеря империалистов против другого… Мы выводим нашу армию и наш народ из войны… Мы выходим из войны. Мы извещаем об этом все народы и их правительства. Мы отдаем приказ о полной демобилизации наших армий, противостоящих ныне войскам Германии, Австро-Венгрии, Турции и Болгарии». Последняя фраза Троцкого свидетельствовала о наличии у него полномочий, позволявших ему единолично объявить о демобилизации российских армий.
Но это была лишь первая часть формулы выхода из войны. Троцкий продолжал: «Мы заявляем, что условия, предложенные нам правительствами Германии и Австро-Венгрии, в корне противоречат интересам всех народов… Народные массы всего мира, руководимые политическим сознанием или нравственным инстинктом, отвергают эти условия в ожидании того дня, когда трудящиеся классы всех стран установят свои собственные нормы мирного сожительства и дружеского сотрудничества народов».
Отказываясь принять условия мира, Троцкий подчеркивал, что Советское правительство, объявив демобилизацию, лишило себя возможности защитить Россию. Он провозглашал: «Правительства Германии и Австро-Венгрии хотят владеть землями и народами по праву военного захвата. Пусть они свое дело творят открыто». Казалось, что для Троцкого главным была не организация отпора агрессорам или установление предела их экспансии, а сохранение своей хорошей репутации: «Мы не можем поставить подписи русской революции под условиями, которые несут с собой гнет, горе и несчастье миллионам человеческих существ… Мы не можем освящать насилия. Мы выходим из войны, но мы вынуждены отказаться от подписания мирного договора».
Троцкий завершил свою речь чтением официального заявления, подписанного всеми членами делегации, в котором сообщалось, что, «отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным. Российским войскам одновременно отдается приказ о полной демобилизации по всему фронту».
Д.Г. Фокке в своих воспоминаниях писал: «Троцкий кончил. Впечатление – взорвавшейся бомбы. Декларация грянула, как гром из ясного неба… Безмолвно сидело все собрание, выслушав эти странные и столь дико звучавшие слова… Кто-то, чуть ли не генерал Гофман, после речи Троцкого сказал вполголоса: «Ungehort» (неслыханно). Декларация Троцкого не только нарушала его договоренность с Лениным («подписывать договор после ультиматума»), но и закрывала путь проводившейся до сих пор политике затягивания переговоров. Более того, заявление об уходе с конференции означало возобновление военных действий, а провозглашение демобилизации информировало правительства Германии и Австро-Венгрии о том, что их армии не встретят сопротивления в ходе их наступления в России.
Как ни был поражен Кюльман заявлением Троцкого, он сумел тут же внести ясность в суть дела: «На основании договора о перемирии военные действия, несмотря на продолжающееся состояние войны, пока прекращены. При аннулировании же этого договора военные действия автоматически возобновятся. То обстоятельство, что одна из сторон демобилизует свои армии, ни с фактической, ни с правовой стороны ничего не меняет в данном положении».
Кюльман требовал от Троцкого разъяснений, где проходит граница Российского государства и готово ли Советское правительство возобновить торговые и правовые отношения в пределах, соответствующих прекращению состояния войны и наступлению мира. На запрос Кюльмана Троцкий дал туманный ответ: «Что касается практических затруднений, вытекающих из создавшегося положения, то я не могу предложить никакой юридической формулы для их разрешения. Невозможно подыскать формулу, определяющую взаимоотношения российского правительства и Центральных держав».
Хотя германская сторона открывала советской делегации возможность вновь продолжить переговоры хотя бы для объяснения смысла декларации Троцкого, последний не пожелал этим воспользоваться, заявив: «Что касается нас, то мы исчерпали все полномочия, какие мы имеем и какие до сих пор могли получить из Петрограда. Мы считаем необходимым вернуться в Петроград, где мы и обсудим, совместно с правительством Российской федеративной республики, все сделанные нам союзническими делегациями сообщения и дадим на них соответствующий ответ». Объявив, что в дальнейшем Германия может поддерживать связь с Петроградом по радио, Троцкий покинул зал заседаний и вечером уехал из Бреста.
Объясняя поведение Троцкого в Бресте, М.Н. Покровский писал: «Логику тут найти трудно, но зато психологическое объяснение найти легче легкого… Оставаться хотя бы лишний час в Бресте Троцкому казалось страшно опасным. Чтобы не было недоразумений: я, конечно, отнюдь не думаю подозревать Троцкого в физической трусости – он физически храбрый человек. Разумеется, он спасал «вождя», без которого революция могла погибнуть».
Не поставив подпись под «позорным» договором, объявив о демобилизации армии, обреченной на поражение в случае «революционной войны», Троцкий видел в себе вождя революции, занявшего самую безупречную позицию. Даже много лет спустя, когда он писал свои мемуары, он исходил из того, что существовала высокая вероятность отказа немцев от наступления. Он писал: «После октябрьских стачек в Германии и Австрии вопрос о том, решится ли немецкое правительство наступать или нет, вовсе не был настолько очевиден – ни нам, ни самому немецкому правительству, – как изображают теперь многие умники задним числом». Троцкий считал, что ему нельзя находиться в Бресте хотя бы один лишний час, так как его место было в Петрограде во главе революции, куда бы она ни шла – к триумфу после революционных восстаний в Германии или Австро-Венгрии или к грандиозному поражению, которое превратило бы его навеки в блистательного лидера погибнувшей Петроградской коммуны. Как утверждал Дейчер, «Троцкий возвращался в Петроград полный уверенности и гордый своим достижением… В одиночку, не имея ничего за своей спиной, кроме страны в состоянии хаоса и едва установленный режим, он, всего год назад неизвестный журналист, сосланный в Нью-Йорк, успешно победил объединенный дипломатический талант половины Европы».