Монополия внешней торговли в качестве «эквивалента» представляет больше препятствий. Но и здесь о каких-либо абсолютных гарантиях не может быть и речи. Если десять лет тому назад, когда советская промышленность находилась в состоянии полного распада, Сталин шел в этом вопросе на величайшие уступки иностранному капиталу, то тем более можно опасаться сдачи позиций теперь, когда промышленность значительно выросла. «Мы настолько сильны, — скажет аппарат рабочим, — что можем позволить себе смягчение монополии внешней торговли». Капитулянтская слабость по отношению к мировому капитализму будет в этом случае, как и во многих других, прикрываться видимостью силы.
На чем, собственно, основаны возражения запутавшихся протестантов? На вере в добрые намерения Сталина. Только, больше ни на чем. «А все же, — думают или говорят они, — Сталин не продал до сих пор советской республики». Замечательное глубокомыслие! Во-первых, отвечаем мы, одной из причин, заставлявших политику Сталина останавливаться на полдороге, являлись решительные действия оппозиции, которая не распускала слюны блаженного доверия, а, наоборот, призывала рабочих во все критические моменты к решительной бдительности; во-вторых, в Китае политика Сталина развернулась все же до конца и привела к полному крушению второй китайской революции.
Тут безнадежно запутавшийся протестант, отступая, займет новую позицию. «Это все ваши предположения, — скажет он, — вы не можете их доказать». Это верно: чтобы доказать, надо подождать результатов, т. е. крушения советской власти в результате доведенной до конца политики бюрократического централизма.
Если бы аппарат находился под контролем партии; если бы передовые рабочие обсуждали вопросы политики и проверяли свои исполнительные органы, мы имели бы серьезные гарантии последовательного развития политики. Но ведь этого-то именно и нет.
Никто не знает за пределами тесного и все более сужающегося сталинского кружка, какие меры подготовляются для выхода из кризиса. Можно ли серьезно относиться к тому «революционеру», который в подобной обстановке, где действуют могущественные исторические факторы, строит свои перспективы на психологических догадках или на моральных оценках того или другого лица? Когда Устрялов выражал надежду на то, что НЭП собственной логикой приведет большевистскую партию к буржуазному режиму, Ленин говорил: «Такие вещи, о которых говорит Устрялов, возможны. История знает превращения всяких сортов; полагаться на убежденность, преданность и прочие превосходные душевные качества, это — вещь в политике совсем не серьезная». Ленин говорил это о партии 1922 года. Что же сказать теперь?
Некоторые из протестантов вызывают по поводу нашей статьи призрак Урбанса: мы будто бы придвинулись к его оценке сталинизма. Неловко даже разбирать такой довод в конце декабря 1932 года. С Урбансом у нас шел спор о природе советского государства. Урбанс не мог понять и не понял до сих пор, что центристская политика на основе пролетарского государства еще вовсе не меняет автоматически характер государства. Все зависит от степени, от соотношения борющихся сил, от этапа, которого достигло противоречивое развитие. Демократический централизм ослабляет пролетарскую диктатуру, задерживает ее развитие, подтачивает, как болезнь, ее костяк, пролетариат. Но болезнь еще не значит смерть. От болезни можно вылечиться. Урбанс объявлял попросту диктатуру ликвидированной, тогда как мы боремся за возрождение и упрочение еще живой, еще существующей диктатуры, хотя и сильно подточенной сталинским центризмом.
Но что сказать по поводу тех горе-оппозиционеров, которые из факта существования пролетарской диктатуры делают вывод о необходимости доверия к бюрократическому центризму, подтачивающему эту диктатуру? Что сказать о таких «медиках», которые неожиданно приходят к откровению, что для благополучия больного лучше всего не замечать симптомов болезни, прикрашивать положение и вместо систематического лечения ограничиться надеждой на то, что больной с божьей помощью и сам выздоровеет?
Наши протестанты обнаруживают столь же глубокое непонимание взаимоотношения между советским государством и бюрократическим центризмом, как и Урбанс. Только свое непонимание они окрашивают в контрастную краску.