ж) Этим, однако, дело не исчерпывается. Я не буду останавливаться на менее существенных моментах. Но я не могу пройти мимо вопроса о «Троцкий-Гильфе»[271]. С самого приезда в Константинополь вопрос об этой организации стал для меня предметом беспокойства. Я написал тов. Убрансу ряд писем, в которых разъяснил ему, что если бы я испытывал материальную нужду, то, разумеется, не видел бы решительно ничего неправильного в такого рода добровольных сборах среди рабочих, при условии, разумеется, полной гласности этих сборов и строгой отчетности. Но, так как я надобности в помощи не имел, то собранные деньги должны были либо быть возвращены тем, которые их внесли, либо должны были быть обращены с общего согласия и совершенно открыто на другие цели.
Я предложил направить собранные средства на помощь арестованным и сосланным русским оппозиционерам и их семьям. Соответственное письмо мое было опубликовано позже в ряде изданий, в том числе и в «Фольксвилле». Тов. Урбанс ответил на одно из моих напоминаний письмом, в котором сквозила нота прямого возмущения. Вот что он писал мне 11 мая:
«Какие фактические обвинения или подозрения доведены до вашего сведения о «Троцкий-Гильфе» и ее сборах? С какой стороны идут эти обвинения или заподозривания? Я считаю абсолютно необходимым, чтобы эти вопросы были выяснены… Я держусь одного с вами мнения, что часто обманывавшееся доверие рабочих не терпит, чтобы в каком бы то ни было направлении оставались неясности…»
Эти слова меня успокоили. Но, увы, лишь на короткое время. Никаких отчетов о собранных и израсходованных суммах опубликовано не было, несмотря на все дальнейшие настояния. Разумеется, о личных злоупотреблениях не может быть и речи. Но как опровергнуть утверждения, что деньги израсходованы на нужды Ленинбунда?
7. Можно возразить, что вопрос о фонде, как он ни важен сам по себе, не имеет прямого отношения к рассматриваемым разногласиям. Но такое возражение будет поверхностным. Дело у нас идет на сей раз не только о принципиальной линии Ленинбунда, чему я посвятил свое первое письмо, но и об организационных методах его руководства. Не трудно показать, что одно тесно связано с другим. Марксистская установка предполагает прежде всего правильное отношение к массе, к классу. Отсюда вытекает требование революционной лояльности. Мы не знаем нравственных норм, стоящих над обществом и над классом. Но мы очень хорошо знаем те требования революционной морали, которые вытекают из потребностей борьбы пролетариата. Величайшее проклятие сталинизма в том, что он покупает свои успехи ценою разрушения внутренних связей пролетарского авангарда и тем подготовляет катастрофы, в которых может погибнуть нечто большее, чем сталинская бюрократия.
Но политическая нелояльность не есть черта лишь сталинского аппарата. Сектантское отношение к массе также заключает в себе стремление перехитрить класс, перехитрить историю при помощи ловких ходов и махинаций, что всегда связано с нарушением требований революционной лояльности. Политические руководители, которые готовятся к длительной борьбе за завоевание пролетарского авангарда, никогда не позволили бы себе такого рода небрежности в вопросе, остро затрагивающем доверие масс.
Для меня история с фондом, как и, например, история с искажением моей статьи, представляют собою в одинаковой степени проявления неправильного отношения к рабочему, к читателю, к массе.
Повторяю: нелояльность не есть монополия Сталина. Рядом с ним действовал Зиновьев, который создал в своем роде целую школу. Маслов и Фишер были, несомненно, наиболее выдающимися представителями этой школы. Ее чертой является моральный цинизм, не останавливающийся перед фальсификацией, подделкой цитат, клеветой как методами борьбы за влияние на массы. Бюрократия Коминтерна глубоко развращена такими методами. Оппозиция должна вести против них непримиримую борьбу — прежде всего в своей собственной среде.
271
Trotzky-Hilfe (