Именно в этот период всеобщего застоя Ленин создал свой генштаб, возглавлявшийся людьми, которым предстояло прославиться вместе с партией — Зиновьевым, Каменевым и Сталиным. Этот последний, тогда еще совершенно не известный вне партии, внутри нее приобрел репутацию выдающегося «практика». Этим «практикам», на которых партийные «орлы» мыслители, ораторы и писатели — смотрели сверху вниз, предстояло вскоре сыграть решающую роль.
Всё это время Троцкий был писателем и оратором, то есть обыкновенным зрителем. Большевикам, с высоты их победы в 1917 году, его политическая деятельность не могла казаться чем-то большим, чем любительством. В разительном контрасте с тем организационным динамизмом, который он проявил некогда в Николаеве, Троцкий после первой ссылки инстинктивно тяготел всё больше к публичной стороне жизни — публичным выступлениям и сочинительству на абстрактные темы — вместо того, чтобы погрузиться в тягомотину повседневных мелочей и наладить тесные контакты с соратниками.
Недолгий расцвет его независимой практической деятельности кончился в тот момент, когда он из юношеского, похожего на родственный, круга вступил во «взрослый» мир больших групп, естественным костяком которого является иерархия. Едва лишь его неспособность к подчинению и дисциплине, столь характерная для многих одаренных выходцев из среднего сословия, пришла в столкновение с интересами других людей и приобрела форму социального качества, он счел более естественным для себя воспарить над «жалкой» практической деятельностью в область абстрактных идей.
Но именно эта смена курса роковым образом привела его накануне 1917 года к полной организационной летаргии — противоположность муравьино-кропотливой повседневной работе его будущих коллег, соперников и врагов.
Когда 2 августа 1914 года вспыхнула первая мировая война, Троцкий, Наталья и оба их сына тотчас выехали в Цюрих, это естественное прибежище всяких эмигрантов.
Среди всех прочих жертв этой мировой войны одной из первых была иллюзия европейского социалистического единства и надежда, что социализм станет спасителем европейской цивилизации. Все национальные секции Второго Интернационала (за немногими несущественными исключениями) сразу же поддались воинственному угару, быстро охватившему Европу.
Для русских социал-демократов это был тяжелый удар. Эмигранты были поражены шовинистическими настроениями других европейских социалистов.
Троцкий, разоблачая «социал-предательство», направлял свою критику прежде всего против партии, ему наиболее близкой — немецкой социал-демократической, которая для русских революционеров до той поры была символом Партии с большой буквы. Свое негодование он выразил в написанной в Цюрихе статье «Война и Интернационал». Она была опубликована по-немецки в ноябре 1914 года. За эту статью он был заочно приговорен к нескольким месяцам тюремного заключения.
Давняя дружба Троцкого с Гельфандом, фактическим вдохновителем теории перманентной революции, тоже, казалось, прервалась с войной, ибо Гельфанд начал выдвигать всяческие резоны в пользу необходимости защищать немецкую цивилизацию. В действительности, у Гельфанда были два рода таких резонов — явные и тайные.
В теории у него было прекрасное марксистское оправдание — он, как-никак, поддерживал немецкую парламентарную демократию, опиравшуюся на мощный индустриальный рабочий класс в ее борьбе с феодальным царским строем; опиравшимся на отсталую экономику и огромные крестьянские массы. Собственно, такова же была и аргументация всех других марксистов, защищавших Германию, включая, разумеется, и самих немецких социалистов.
Но Гельфанд вдобавок преследовал и более прозаические или во всяком случае более личные и несравненно более грандиозные цели. Он разработал конкретный план свержения царизма и осуществления революции в России, и план этот предполагал победу немцев в войне.
Еще в ноябре 1910 года Гельфанд перебрался в Константинополь, где благодаря обширным финансовым операциям вскоре заложил основы недюжинного состояния. К 1912 году, когда начались Балканские войны, он уже был, судя по всему, преуспевающим торговым агентом и представителем нескольких крупных европейских концернов. Во время первой мировой войны он вдобавок проявил себя исключительно ловким военным спекулянтом: его теоретические познания в вопросах капиталистической экономики оказались весьма полезными на практике.
Гельфанду немало помогали его социалистические связи. Имя его было хорошо известно сербским, румынским и болгарским социалистам, традиционным местом встреч которых издавна была столица Оттоманской империи. Особенно дружен он был с Христианом Раковским, богатым болгарским социалистом, который стал также большим другом Троцкого во время журналистских поездок последнего по Балканам.
В начале января 1916 года Гельфанд был представлен немецкому послу в Константинополе. Во время этой встречи он заметил послу, что «интересы германского правительства идентичны интересам русских революционеров» и что он, Гельфанд, видит свой долг в том, чтобы «создать единый союз» этих революционеров, который позволил бы «организовать на широкой основе восстание» против царского режима. В заключение он попросил выделить изрядную сумму для передачи революционным группам, прежде всего — большевикам, на цели агитации и пропаганды.
За этой беседой, состоявшейся в январе, последовал (в марте) весьма примечательный меморандум, в котором Гельфанд несколько более подробно излагал, какие шаги, по его мнению, необходимо предпринять для свержения царского режима. В меморандуме он предлагал придерживаться двойной тактики — поддержки русских революционеров и поддержки национальных меньшинств, борющихся за свою независимость.
На первый взгляд, это было весьма соблазнительное предложение. Во всяком случае соответствующие чины в германском министерстве иностранных дел и в германском генштабе встретили его с воодушевлением.
Это были первые из многочисленных контактов Гельфанда с германскими официальными лицами. В предложенном им плане роль естественного канала для поступления денег отводилась его торговой сети, превратившейся в небольшую финансовую империю.
Вплоть до конца войны всё это оставалось в тайне, да и потом все замешанные в этом деле революционеры страстно отрицали наличие подобного плана.
Троцкий, насколько можно было бы судить по внешности, считал, что Гельфанд просто превратился в воинствующего немецкого фанатика. И этого в сущности было достаточно для разрыва отношений. Воздавая должное «львиной доле», вложенной Гельфандом в «диагноз и анализ событий», проведенный им самим, Троцкий затем свершал над ним печальный обряд политического погребения: «Гельфанда больше нет. Вместо него по Балканам шныряет некий политический Фальстаф, компрометирующий своего исчезнувшего двойника».
Но, видимо, его истинные отношения с Гельфандом были намного более сложными — может быть, именно потому, что они не могли быть преданы огласке. Как раз к этому времени относится весьма любопытное изменение общей политической линии Троцкого, которое в то время казалось необъяснимым; оно становится понятным только в связи с пресловутыми «немецкими деньгами». (См. примечание.)
Троцкий пробыл с семьей в Цюрихе лишь несколько месяцев; затем он перебрался в Париж, где стал военным корреспондентом «Киевской, мысли»; это было 19 ноября 1914 года.
В Париже Троцкий стал работать вместе с Мартовым в пацифистской газете русских эмигрантов «Голос». Газета была запрещена цензурой. Она перестала выходить 15 января 1915 года, спустя шесть-семь недель после приезда Троцкого. Почти немедленно (29 января) Троцкий и Мартов начали выпускать вместо «Голоса» небольшой листок «Наше слово», состоявший из двух, изредка четырех страниц.