Поезд пересек итальянскую границу; Троцкий и Наталья «сидели одни в темном купе и не могли сдержать слез».
Через несколько дней они уже снова были в своей клетке на Принкипо.
Теперь Троцкий чувствовал свою беспомощность еще острее, чем прежде. Все его «организационные попытки» в Европе оказались тщетными; главное его издание — крохотный ежемесячный бюллетень «Перманентная революция» — не пользовалось никаким влиянием. Хотя его статьи, брошюры и прочее были переведены на многие языки, и его популярность, как журналиста, непрерывно росла, все это не имело никакого политического значения. «Бюллетень оппозиции» пришлось перевести из Парижа в Берлин; Троцкий предложил организовать там «Международный секретариат»; туда, естественно, пришлось направить Седова.
Седов был самым деятельным помощником Троцкого. Способный, образованный и независимый в суждениях, он был полностью предан делу отца. Но и он ощущал тяжкое бремя отцовской славы; эту ситуацию вдобавок обостряли чисто эмоциональные конфликты. Эмоциональный элемент присутствовал и в решении послать его в Берлин. В Париже Седов сошелся с Джоан Молинье, женой одного из главных французских сторонников Троцкого, к которому тот относился с особой симпатией. Джоан бросила мужа и перешла жить к Седову; это создавало добавочное психологическое осложнение и без того безнадежно запутанной политической ситуации. Отъезд Седова с Джоан несколько разрядил атмосферу.
Троцкий никогда не уделял большого внимания своим детям; подобно тому, как «жизнь разъединила» его с Александрой, она разъединила его и с дочерьми. Прошло уже почти 30 лет с тех пор, как он оставил Александру с двумя маленькими детьми в далекой сибирской ссылке. Вплоть до 17-го года он видел дочерей всего несколько раз и то очень недолго. Они его обожали. Только болезнь помешала Зинаиде приехать к отцу в Алма-Ата. В начале 1931 г., после нескольких месяцев борьбы, советские власти разрешили ей присоединиться к отцу.
Теперь, на Принкипо, ее болезнь снова обострилась. Возбужденная долгожданной встречей с отцом, Зинаида тотчас с головой ушла в его политические дела. Вначале она казалась всего лишь чрезмерно нервной и напряженной. Наталья была к ней подчеркнуто добра: она быстро разглядела болезнь и пыталась показать Зинаиду психиатру.
Нервная неустойчивость Зинаиды, обостренная напряженной деятельностью, стала вскоре проявляться все более открыто; она находилась в крайнем возбуждении, непрерывно рассуждала о дочери, оставленной в Москве, о муже, сосланном в Сибирь, жаловалась на жару; к тому же она нуждалась в операции. У нее начались истерические припадки, в которых находили выход эмоции, накопленные, несомненно, за годы разлуки с отцом. Девочкой она пережила тяжелый шок, когда после побега отца обнаружила в постели его чучело. Она писала, что всю жизнь была привязана к отцу и страдала даже не столько от вынужденной разлуки, сколько от его неспособности выразить свои чувства.
Троцкий старался избежать сцен, все больше замыкаясь в себе и в работе. Это обостряло в Зинаиде ощущение ненужности; ее попытки доказать свою преданность участием в политических делах отца тоже оказались безрезультатными. Возник замкнутый круг: ее психическая неустойчивость не позволяла доверять ей политические дела, а отсутствие доверия она воспринимала, как очередное доказательство своей ненужности.
Жизнь Седова тоже разладилась. Ноша, которую он на себя взвалил, была ему не под силу. К тому же у него была своя трагедия: его жена и дочь остались в России; жена писала ему отчаянные письма, в которых жаловалась на свое ужасное положение и угрожала самоубийством. Он не был счастлив с Джоан. В сущности, его личная жизнь была невыносимой, и к этому добавлялась еще чудовищная работа, которую он вел для отца. Ему приходилось поддерживать связь с многочисленными троцкистскими группами во всем мире, выпускать «Бюллетень», следить за публикациями в Германии всего написанного отцом и быть его литературным агентом. Вдобавок он часами метался по Берлину в надежде встретить приезжих из России, у которых можно было бы получить информацию и с которыми можно было бы передать послание туда. Одновременно ему приходилось еще посещать лекции в институте, где он довольно увлеченно изучал физику и математику, к которым у него обнаружилось некоторое призвание. И сверх всего — огромная переписка с родителями.
Развязка жизненной драмы Зинаиды оказалась, как и можно было предвидеть, трагической. Она отравилась газом; дверь своей квартиры она забаррикадировала так надежно, что спасти ее не было никакой возможности; в сухой предсмертной записке упоминалось «приближение ужасной болезни».
Александра потеряла теперь и вторую дочь; горе ее было безмерно. В одном из последних писем к ней Зинаида винила в своей болезни разрыв матери с Троцким; Александра, видимо, в приступе горькой женской муки, напомнила Троцкому об этом; она писала: «Во всем виноват твой характер, твоя неспособность проявить свои чувства даже тогда, когда ты хочешь это сделать».
Троцкий был потрясен. Они с Натальей заперлись в своей комнате. Несколько дней он не появлялся на люди, когда он вышел, волосы его были почти совсем седые.
Глава двенадцатая
АГОНИЯ
Как только нацисты пришли к власти, Седов был вынужден скрыться и затем бежать во Францию.
К середине июля 1933 г. Троцкого наконец впустили во Францию, правда, виза, которую он получил, была с ограничениями: ему разрешалось жить на юге Франции при условии, что он будет сохранять инкогнито, находиться под наблюдением полиции и никогда не будет приезжать в Париж.
Он отплыл в Марсель на пароходе вместе с Натальей, Яном ван Хейнуртом, еще двумя секретарями и своим американским последователем Максом Шахтманом. Репортерам было сказано, что Троцкие нуждаются в медицинском наблюдении. Тем не менее мировая печать высказала свои обычные предположения по поводу истинных причин его отъезда.
Стараясь избежать журналистов, они добрались до Касси, расположенного недалеко от Марселя; здесь французский офицер службы безопасности вручил Троцкому документ об отмене полицейского приказа 1916 г. Троцкий развеселился: «Давно я не получал никакого официального документа с таким удовольствием».
Он все время жил в напряжении, вызванном множеством посетителей — вход к нему был свободный. За первые два месяца с небольшим он принял на вилле около пятидесяти визитеров: своих сторонников, а также известных деятелей европейского левого движения. Среди них были будущие знаменитости, такие, как Поль Анри Спаак и Андре Мальро.
Большую часть времени Троцкий был занят подготовкой конференции, которая должна была состояться в конце августа в Париже. Там он намеревался основать новый Интернационал. Хотя сам он не мог присутствовать на этой конференции, тем не менее, готовясь к ней, разрабатывая резолюции и тезисы, он был активнее, чем когда-либо.
В создании нового Интернационала были заинтересованы различные небольшие группы, однако они мало что делали, чтобы эту идею осуществить. Троцкому не удавалось убедить тех, кто должен был присутствовать в августе на парижской конференции, что им следует провозгласить создание Четвертого Интернационала. Даже те, кто был с ним принципиально согласен, предпочитали пока ограничиться созданием подготовительной комиссии. Троцкий старался сохранять хорошую мину при плохой игре, заявляя, что конференция, какой бы слабой она ни оказалась вначале, может сыграть такую же роль, как знаменитая Циммервальдская конференция, на которой большевики порвали со Вторым Интернационалом.
Среди близких он, однако, не скрывал, что удручен более, чем когда-либо. Наталья уехала в Париж, чтобы посетить врачей; его письма к ней, очень личные, чрезвычайно мрачны; тяжелое настроение становилось еще хуже из-за общего состояния здоровья, которое все больше и больше давало себя знать: он чувствовал, что слабеет. В одном из писем Наталье он рассказывает, что проснулся среди ночи и звал ее «как покинутый ребенок… Разве Гете не говорит, что старость настигает неожиданно и застает нас детьми?»
Наталья старалась его утешить: «Ты так грустен… Ты никогда не был таким… Я буквально вижу, какой ты бледный, усталый, печальный — это страшно угнетает меня».