А люди и без того бедны были; и кто-то возьми и ляпни, что это всё из-за Малютки. Мол, не вступись она тогда за подружку да за себя…
И не сказать ведь, чтоб ей потом житья не стало. Просто осталась она совсем одна – девочка ещё совсем, несмышлёныш. Даже подружка – и та её сторониться стала. Из пекарни Малютка ушла, а вскорости начала приторговывать настойками и ликёрами по рецептам своего старика. Так прошло пять лет; отстроили тот сгоревший квартал, давно горелая земля травой и цветами поросла. А люди всё отворачивались и на другую сторону дороги переходили, как Малютку видели.
…Помню, как зашла она ко мне как-то в зиму; сыру купить хотела, кажется. Пылала так, что издалека чуялось: лихорадка у неё была. А дышала Малютка через раз, и на каждом выдохе было: хр-р-р, хр-р-р.
“Я их так люблю, – сказала она, а сама глазками – в пол. Помню это ясно, точно вчера всё было. – За что же со мной так?”
А я, дурень, не нашёлся, что сказать.
Три дня она потом не заходила, да и в городе не появлялась. Люди шептаться стали; вспомнили и старика её, и как она девчонку ту спасла… Потом собрались самые сердобольные и отправились к ней домой. Думали, может, она совсем от лихорадки слегла.
А дом пустой оказался и выстывший.
Помню, как увидела это тётка Маккензи, так разом побелела, на колени повалилась и давай рыдать навзрыд, хоть за всю войну до того и слезинки не проронила. Мы её спрашиваем, чего она плачет, а она сама и объяснить не может. Только повторяет: “Поздно спохватились”.
Так и не нашли потом Морскую Малютку.
Я боялся, сказать по правде, что она всплывёт потом в Мидтайне. Или ещё где… Но ни весною, когда снег сошёл, ни осенью, когда её домишко развалился, и его по досточке разобрали, ничего не сыскалось.
Лишь один раз мне приснился сон; а может, и не сон это был. Словно бы шёл я ночью через город, на другой берег реки. И посередине пути услыхал за старой больницей гудок. Завернул за угол – и остолбенел: вижу, за деревьями – перрон, рельсы блестят, и стоит поезд, древний-древний; на ступеньке стоит Морская Малютка в кителе, а в руках у неё саквояж.
Она глядит на город и хмурится, а потом замечает меня – и улыбается.
“Я вернулась”, – говорит она.
И глаза у неё цвета старого золота.
Это уже не могло быть совпадением.
Морган с усилием потёр виски и вновь посмотрел на монитор. Если О’Коннор действительно являлся настоящим автором мемуаров, то ему сейчас стукнуло уже лет сто тридцать. Если же вписки в текст делал кто-то другой… Кто?
Некоторые заметки просто рисовали городские уголки: парки, пруды, улицы, бары, какую-то больницу, балетную школу… С карты они исчезли, видимо, давным-давно, а по старому плану определить, о каком именно парке, например, идёт речь, не получалось: слишком расплывчатые описания, ни одного названия. Все эти места могли с равной вероятностью исчезнуть естественным путём – закрыться, перестроиться, отойти в частную собственность и превратиться со временем в нечто иное – и непостижимо-волшебным способом провалиться в тот, другой город.
Как проверить догадки, Морган не знал.
Другие заметки – пока их нашлось всего две – рассказывали о людях. Точнее, о бывших людях: не узнать тех, кого сейчас называли “Фонарщиком” и “Проводником” было невозможно.
“Шасс-Маре и Люггер, – подумал Морган, улыбаясь против воли. – У неё странное чувство юмора. И она совсем не прячется”.
Но пугало даже не то, что записи попали к нему явно не случайно, а премерзкая тенденция: и Фонарщик, и “мисс Люггер” не просто исчезли в своё время из города.
“Неужели надо сдохнуть для того, чтобы перейти на ту сторону?”
Стоило только задуматься об этом, и спину точно сквозняком обдавало. И интерес Уилки выглядел совсем скверно.
Морган достал из кармана рубашки часы и открыл крышку. Сегодня они, как ни странно, показывали настоящее время – полпервого. С кухни на первом этаже даже через несколько закрытых дверей доносился умопомрачительный запах свежих оладий и чего-то карамельно-сливочного: Донна готовила полуденный чай для Этель. Годфри ещё не выходил из спальни.
А солнце на улице светило так ярко, что слезились глаза.
Глава VI
В третий раз просмотрев телефонную книжку, Морган убедился, что данные О’Коннора оставил на работе, и вздохнул. Идти сейчас в мэрию не имело смысла: на выходных главный вход был закрыт, внутри никто не дежурил. А светить по такому пустяку факт, что у него давно имелись запасные ключи, карта доступа и код от сигнализации, Морган совсем не хотел.