Морган честно признался себе, что ни черта не понимает, но всё же кивнул.
– Уилки упоминал о разломах… Это оно самое?
– Не совсем, – качнула она головой. – Скорее, м-м… Все земли кругом – нечто вроде тонкого места. А где тонко, там и рвётся… Разрывы, разломы – называй, как хочешь, но оттуда прёт такая мерзость, что хоть стреляйся. Сейнт-Джеймс, как я уже сказала, и сам справляется. Тейл превратился в ад, и соваться туда опасно даже таким, как я. Но пока держится Форест, пока держимся мы – целы две точки опоры из трёх, и болота между Форестом, Тейлом и Сейнт-Джеймсом остаются просто болотами. А не становятся дверью… куда-то.
К горлу у Моргана подкатила тошнота. Он осторожно отставил в сторону чашку и зажмурился, пытаясь вытравить из-под век образ лопающейся, как сливовая кожица, земли, из-под которой начинает выпирать что-то чёрное, бессмысленное, голодное невыносимо жуткое.
– Ясно, – глухо произнёс он и с силой провёл костяшками пальцев вдоль бровей, совсем как мать, когда у неё начиналась мигрень. – Спасибо. Слушай, насчёт разломов… Если я тебе дам карту, ты сможешь их отметить?
– Могу, – рассеянно кивнула она, водя ногтями по стойке. – Только зачем это тебе?
– В каком смысле?
Шасс-Маре уставилась на него в упор; глаза у неё сейчас горели бледным золотом – не настолько ярко, как было у Уилки, но так же невыносимо.
– Ты ведь сам можешь их видеть. Иначе бы не заметил ублюдка из башни там, на дороге. Он ведь ждал меня, глупый ты мальчишка, а остановилась твоя машина.
Морган откинулся на спинку стула и залпом допил кофе, не чувствуя вкуса.
Губы жгло от перца.
– Почему я его вообще увидел?
– Не знаю, – пожала плечами Шасс-Маре. И добавила вдруг неожиданно горько: – Понимаешь, есть люди, с которыми изначально что-то не так. Но это ведь не значит, что нам не надо бороться?
“Нам”.
Морган чувствовал себя так, словно его ударили в грудь тараном. Нестерпимо хотелось наконец вздохнуть – и никак не получалось. В ушах звенели строки из мемуаров О’Коннора, точнее, чьи-то вписки в мемуары. О безобидном великане, которого забили насмерть просто из любопытства; о чужой девчонке в равнодушном послевоенном городе…
“Я другой. Другой. Я совсем обычный”.
Верить в это сейчас получалось уже с трудом.
Внезапно Кэндл по-совиному плавно повернула голову и моргнула. Глаза у неё были пьяные-пьяные.
– Как же здесь тихо, черти-сковородки… – протянула она тоскливо. – Свихнуться можно. Нельзя было, что ли… – и осеклась, потому что увидела сцену в глубине зала.
Морган в ту же секунду понял, что она задумала.
– Кэндл, нет. Не надо.
На губах у неё появилась блаженная, сумасшедшая улыбка:
– Надо, лапочка. Мне надо.
Кэндл спрыгнула со стула и вдруг схватила Моргана за волосы, притягивая к себе. Коротко хохотнув, прижалась ртом к его рту – то прикусывая чужие губы, то щекотно шаря языком по дёснам, то сталкиваясь зубами… Поцелуй это напоминало меньше всего, но Морган завёлся мгновенно, как будто в кофе ему подсыпали афродизиак, и едва сумел проглотить недовольный стон, когда Кэндл отстранилась и, пританцовывая и кружась, побежала к сцене.
– Чокнутая, – припечатала Шасс-Маре, и в голосе у неё звенела пронзительная тоска пополам с восхищением.
– Она всегда такая, – хрипло ответил Моргал и облизнул губы. Помада у Кэндл была со вкусом вишни и кока-колы. – Только обычно в глубине души, а сейчас тормоза слетели. Что ты ей подмешала?
– Намешала, – поправила Шасс-Маре. – Сон с явью. Знаешь, такое глупое пограничное состояние, когда ты позволяешь себе быть собой.
А Кэндл, кажется, было плевать, что происходит вокруг.
Она взобралась на сцену, оглядела ряд инструментов, а потом резко сцапала крайний чехол и рванула из него гитару. Пнула микрофон, чтоб он опустился на нужную длину, одновременно подкручивая колки. Тронула струны и замерла, облизываясь, словно пробовала звук на вкус. Вспыхнули над сценой разноцветные жемчуга – ярче софитов.
Кэндл болезненно выпрямилась – встрёпанная, тонкая и гибкая, в малиновой блузе точь-в-точь одного цвета с волосами. Томно оглядела зал, как рок-звезда под кайфом заломила брови, жмурясь – и ударила по струнам.
В этом грёбанном городе мне уже не за что уцепиться.
Хоть бы одно неравнодушное “Здравствуйте!” или там “Как ты?”…