Уилки, похоже, конкурентов не терпел.
В плоской коробке от Ривса обнаружился музыкальный альбом группы с многообещающим названием “Академия мёртвых невест”. На обложке была изображена бледная солистка с длинными, до пояса, волосами землистого цвета и с синяками под глазами. Сэм с Джином подарили навигатор. Вложенная записка гласила, что на карте отмечены все места, где нет камер слежения и патрулей, а значит можно превышать скорость и, как скромно указывалось в посткриптуме, “выбрасывать трупы прямо из окон”. Дилан подарил чёрную толстовку со зловещей мышью в бронежилете и два билета в кино – “для тебя и твоей красотки К.”. Гвен традиционно преподнесла галстук и платиновые запонки, уже третий год подряд.
К свёртку от Кэндл он долго примеривался – уж слишком подозрительно идеальной выглядела ярко-алая обёрточная бумага с мелким орнаментом из бегущих оленей и надписью “Осторожно! Не переворачивать!” с соответствующими отметками наверху. Но внутри оказался всего лишь огромный кактус в горшке, для сохранности запакованный в пластиковую прозрачную коробку. Колючки были такими мощными и острыми, точно растение сперва подкармливали человеческой кровью, а затем перестали, а оно решило добыть пропитание самостоятельно – и преуспело, судя по размеру. А на верхушке, словно закутанной в вату, красовались нежно-голубые цветочки размером с мелкую монетку.
В сопроводительной записке значилось: “Он мне напомнил о тебе. Не забывай его поливать раз в пару месяцев. Навсегда твоя, Кэндл”.
Морган осторожно потыкал пальцем шип, слизнул выступившую на пальце каплю крови и в пятый раз за утро потянулся к мобильнику и отбил сообщение:
“А твой подарок меня ночью не сожрёт?”
Кэндл не ответила и на этот раз.
Остатков пирога оказалось маловато, даже после вчерашнего сытного ужина. Немного поразмыслив, Морган решил взять позавтракать где-нибудь в кофейне, а заодно и прогуляться по городу.
Как выяснилось уже через час, найти открытое рождественским утром заведение было той ещё задачкой. Работали только вездесущие “БакБургеры” – с традиционными очередями на половину зала, грязноватыми столиками и запахом пережаренного лука, и “Кофе-шейки”, где не умели готовить не только маккиато или капучино, но и обычный эспрессо. Двери любимой паршивой забегаловки Джина, “Цезаря”, на которую возлагались особые надежды, также были закрыты. Только на балконе второго этажа курил в окружении заснеженных горшков с сухими петуниями высокий горбоносый мужчина со жгучими глазами настоящего итальянца. Когда Морган несколько раз для верности дёрнул ручку на себя, он стряхнул пепел с сигареты и перегнулся через перила:
– Что-то рожа у тебя знакомая. Из постоянных?
– Не совсем, – честно признался Морган. – Но с тех пор, как друг показал мне это место, частенько обедаю здесь.
Итальянец выдохнул в серое небо клуб дыма.
– Что за друг?
– Джин Рассел.
– А, этот bastardo, – ухмыльнулся вдруг итальянец. – Погоди чуток.
Он затушил сигарету о перила и щелчком скинул окурок в цветочный горшок. Спустя полторы минуты в глубине кофейни брякнула щеколда, и дверь отворилась.
– Заходи, amico, – позвал итальянец и смачно зевнул. – Дверь прикрой, только дармоедов по утрам мне и не хватало.
Морган задвинул громоздкую щеколду и пристроил куртку с шапкой на вешалке у входа. Пустой зал “Цезаря” выглядел совсем по-домашнему, как огромная гостиная в доме где-то на берегу моря, только слишком плотно заставленная столами, полосатыми диванами и продавленными креслами. Сам хозяин восседал на высоком барном стуле с чашкой кофе и читал газету, близоруко щурясь.
– Сам себе нальёшь, – ткнул он костлявым пальцем в сторону кофейника. – L’ambrosia… Крепкий и сладкий, никакой вонючей дряни вроде мускатного ореха и ванили. Кружки там, у аппарата.
У кофемашины действительно высилась целая гора чистых чашек – разного цвета и размера, словно хозяева “Цезаря” не закупили разом всю посуду, а привозили её постепенно из разных городов, клянчили у соседей и таскали с прилавков у рассеянных старушек на благотворительных ярмарках. Морган выбрал обычную белую чашку с блюдцем. На ручке у неё виднелся едва заметный скол, а снизу, на донышке алел прорисованный маркером иероглиф.
– Дочкина любимая, – признался итальянец, скосив на секунду глаза. Глотнул кофе, прикрыл веки и длинно выдохнул. – Моя жена – чудовище. Красавица, конечно, но чудовище. Узнала вчера про любовницу пятилетней давности и поставила меня перед фактом – или я ухожу спать вниз, или мои кишки украшают люстру. Santo cielo, каков темперамент…