“…Смерти естественные. Инфаркты, инсульты, обострения всяких застарелых болячек. Иногда привозят пациента, например, с язвой желудка, и я уже вижу, что до следующей недели он не доживёт. Нормально перенесёт операцию, пойдёт на поправку – а потом у него откажет сердце. Или почки. Или случится инсульт”.
“Печать смерти на челе?”
“Нет. Или да. Они какие-то бесцветные, тусклые. И раздутые. Не располневшие, а точно воздухом накачанные. И никаких патологий”.
– Эй! Не зависай, а, черти-сковородки!
Оклик Кэндл прозвучал резко, как пощёчина.
– Прости, – виновато улыбнулся Морган. – Просто я понял сейчас кое-что важное. Мой брат тоже видел их – людей, заражённых тенями.
Выражение лица у Шасс-Маре стало… сложным. Освещение в баре сместилось по спектру в сторону холодных сине-зелёных цветов, а по морской глади за иллюминаторами пробежала рябь.
– Брат?
– Да, – кивнул Морган. – Он врач, заведует отделением. Около месяца назад он заметил, что в последнее время поступает много странных пациентов. И ещё участились внезапные смерти. Наверное, даже выражение я у него подцепил, это он тогда назвал их “раздутыми”. Как будто в одну оболочку…
– …пытаются уместиться две сущности, – закончила за него Кэндл, заглянула в кружку и скривилась. – А вот теперь мне хреново.
– Туалет прямо и направо, – безжалостно усмехнулась Шасс-Маре, а затем свет её глаз неуловимо смягчился: – Не бойся. Я видела твою мать на Рождество. Такую, как она, тень никогда не заразит. Убить – может. Изменить – нет.
– Ну вот спасибочки, успокоила, – саркастически ответила Кэндл и сползла со стула. – Я правда, что ли, схожу и освежусь. Святые тараканы, ко мне правда полез лизаться ублюдок с грёбанным пришельцем внутри…
Пол начал покачиваться под ногами. Рябь на море превратилась в белёсые гребешки; иллюзорный ветер играл с ошмётками пены и швырял их в слепое небо.
Когда Кэндл завернула за угол, Шасс-Маре перевела потяжелевший взгляд на Моргана.
– А теперь говори, что у тебя вертится на языке с самого начала.
Во рту мгновенно пересохло.
– Кристин поймала меня и попыталась подсадить тень.
– И обломалась?
Он поперхнулся смешком. Шасс-Маре щурилась, точно глядя на огонь.
– Более чем. Я… в общем, я, кажется, избавился от тени.
“Охотник за приливами” застыл, вмерзая в неподвижные воды. Море в иллюминаторе стало почти гладким, как в штиль, а лёгкая рябь напоминала нервную дрожь. Зал практически опустел, только за дальним, угловым столом растерянные старики мерно передвигали шахматные фигурки по доске, а грустная невеста кружилась под лунным лучом и шептала: “Прости, Лидия, прости, Лидия…”
Шасс-Маре выжидающе молчала и всё так же смотрела с прищуром.
Врать под таким взглядом не получалось даже себе.
– На самом деле не избавился. Я её съел. И мне понравилось.
Зал мягко качнулся. Из-под потолка полилось нежное золотистое сияние, размывая аквариумно-зелёный полумрак.
– И что же ты теперь хочешь от меня? – тихо спросила Шасс-Маре.
Морган почувствовал боль в груди и только через несколько секунд осознал, что он слишком сильно налёг на край стойки.
– Я такой же, как Кристин?
Она некоторое время смотрела на него, не мигая, а потом вдруг беззвучно рассмеялась.
– Ты идиот? Я бы никогда не переспала с тенью, какой бы симпатичной мордашкой она ни прикрылась.
– О, – только и смог выдавить из себя Морган, запоздало сообразив, что речь идёт о той ночи, когда Кэндл впервые добралась до микрофона на дальней сцене. – Правда… А Уинтер? На него я похож?
Шасс-Маре покачала головой.
– Не знаю. – В голосе проскользнули нотки вины. – Ублюдок из башни мог бы сказать точнее. Или Громила. Я воспринимаю мир иначе. И в тебе не чувствую ничего дурного. Ты… очень чистый и цельный. Если ты меняешься – то целиком. И мне это нравится.
Морган машинально подвинул к себе наполовину опустевшую чашку Кэндл и уставился на остывающий кофе, пытаясь разглядеть собственное отражение.
– Я не хочу ничего рассказывать Уилки.
– Он видел тебя, – заметила Шасс-Маре. – И выбрал тоже тебя, а не кого-то другого. Я понятия не имею, что произошло там с этой стервой Кристин, но догадываюсь, что она всё-таки подселила в тебя тень. Только не в буквальном смысле, а заронила зерно – словами, намёками, чтобы ты сам взрастил её. Но пока сам не поддашься, тень тобой не завладеет.
Он пригубил кофе; несмотря на умопомрачительный кондитерский запах, оказалось горько почти до оскомины.