Олег расположился на полу, подстелив душегрейку. Голая спина, смазанная вонючим жиром, была повернута к Таргитаю. Того перекосило от жалости: темно-багровые пятна, похожие на трупные, выступали из-под красных волос и опускались по шее до поясницы, уходя под широкий ремень. Олег был обморожен так, что чудо, как сумел дотащить его...
Таргитай посмотрел на свои руки, обнаженную грудь, ощутил острый укол вины. Он пострадал меньше, хотя и у него распухли ноги и ныло обмороженное лицо.
Старик поднял на Таргитая глаза, мутные и почти белые от долгой старости.
-- А это...
-- Это внук Тараса. -- Голос Олега был чужой, пустой, как дупло. -Того самого, что в детстве, говорят, повесил на дубок свою секиру, лег спать, а когда проснулся, дубок уже вырос на пять саженей.
Старуха осуждающе покачала головой. Старик засмеялся дробным как горох старческим смешком.
-- Да, если тот, то он любил поспать... А на деревья лазить не умел, все парни потешались. Все по гнездам шарили, яйца собирали, а он понизу ходил, сумки носил.
Старуха буркнула:
-- Как будто ты видел!
--Я уже с печи не слезал, но внуки, что с Тарасом бегали, рассказывали... Так что в родне. Тарас мне доводится внуком по двоюродному брату, а ты, значится, в родстве со мной через эту вот ведьму, что и здесь меня грызет и пилит, житья от нее нету!
Старуха ткнула его в бок, впрочем, небольно, но старик заохал, страшно перекосил рожу.
-- Как вам здесь? -- спросил Олег напряженно.
Старик пожал плечами.
-- А чо? Ничо. Человек не зверь, везде приживется.
-- Нам мало надо, -- объяснила старуха. -- Нам завсегда мало было надо. А вы-то как здесь оказались? Много баек мы слыхивали, кощунники и тута есть, но чтоб живые сюда забредали... Нет, такого не помню. А ты, старый?
Старик покачал головой.
-- Не было. Вы -- первые. О вас будут рассказывать, слагать кощуны...
Олег с раздражением отмахнулся.
-- Это уж точно, у нас есть один. Хлебом не корми, дай соврать о своих, ну, пусть наших, деяниях великих и славных. Только и он скорее всего не успеет. У нас мало того, чего раньше никогда не замечали.
-- Здоровья?
-- Времени. Мы так спешим, что...
-- А что стряслось?
Таргитай видел, как волхв проглотил слова, уже соскальзывающие с языка.
-- Да ничего... для вас ничего. Хотя, впрочем, и мир мертвых тоже... Словом, мы очень благодарны, что вы спасли нас. Мы уже окоченевали. В какую сторону нам идти, чтобы попасть к... Ящеру?
Таргитай замер. Старики переглянулись, дед покачал головой.
-- Здесь нет сторон. Здесь нету времени. Здесь нет ни дня, ни ночи. И никто не скажет, в какой стороне дворец Ящера.
-- Дворец? Он живет во дворце?
Старик удивился.
-- А как же еще? Царь он и есть царь, хоть и Ящер. Не в хлеву же ему спать, когда он -- владыка всего мира. Должон быть дворец.
Олег, морщась от боли, осторожно натянул душегрейку. Движения его были скованные, замедленные. Таргитай подобрал мешки. Его глаза не отрывались от стариков. Сердце стучало часто, разрываясь от жалости и сочувствия. Что за жизнь прожили, если и здесь, в страшном мире черного солнца, им кажется, что все терпимо, ничто особенно не изменилось!
А что, ответил ему Олег взглядом, мы сами разве видели солнце в Лесу? Среди непроходимой чащи, деревьев-великанов, где ветви смыкаются высоко над головами в три поверха, перекрывая друг другом. А захочешь увидеть небо, не увидишь. Да никто и не поднимает головы, надо смотреть под ноги, где в болотистой траве мелькнет то гадюка, то ядовитый жук, то исполинская жаба, а то и вовсе узришь затаившуюся кикимору.
-- Прощевайте, -- сказал Олег, поставив ногу на ступеньку лестницы, что вела наверх. -- Мы расскажем... если выберемся. Передадим вашему семени...
Таргитай полез следом, бодая головой в подошвы. Олег уже приподнял сплетенную из прутьев крышу. Ледяной ветер ударил в лицо, как плетью. Таргитай сжался: опять туда, в эту жуть?
Ноги Олега исчезли, крышка опустилась. Таргитай поспешно закарабкался следом. Его догнал надтреснутый голос:
-- Ежели идти вот так... не повертывая... то попадете к Великому Обрыву... Никто не знает, что там.
-- Спасибо, дедушка.
Олег уже стоял на голом льду, где ветер, сменивший направление, уже сдул весь снег. Таргитай зябко передернул плечами, нестерпимо захотелось обратно.
В сотне шагов впереди на истоптанном снегу пламенели красные пятна. Люди лежали в неестественных позах, снег под ними пропитался кровью, осел тяжело. Копья, рогатины и даже мечи лежали вперемешку с деревянными щитами.
Таргитай смотрел со страхом и отвращением: и в мире мертвых все то же! Он остановился над одним, засмотрелся в перекошенное лицо с вытаращенными глазами. Крохотные льдинки поблескивали в уголках глаз. Парень был юн, едва пробивались усы и русая бородка, ровесник Таргитая. Но уже никогда не пробежится по зеленой траве, не услышит песен...
Внимание привлек стон. Один из сраженных шевелился, пытался уползти, волоча перебитые ноги. Олег тотчас подбежал к раненому, в кулаке блеснул нож. Таргитай не успел вспикнуть, как Олег грубо схватил чужака за волосы, задрав лицо к небу. Острое лезвие коснулось горла.
-- Проходил здесь человек из мира живых? Лохматый, в волчьей шкуре? В руках -- огромная секира?
Раненый прохрипел сквозь стиснутые зубы:
-- Нет.
-- Вспоминай лучше.
-- Нет. Прошли трое... дрались вместе.
-- Он волк-одиночка, мог пройти только один.
-- Здесь... прошли... трое братьев...
-- Врешь?
Пленник прохрипел, глаза скосил на острие ножа.
-- Один... никто...
Олег с каменным лицом полоснул по горлу, оттолкнул и брезгливо отодвинулся от странно-розовой струи, похожей на разбавленную кровь... Несчастный забился, пальцы впились в землю и судорожно скребли, но утих быстро, вытянулся.
-- Таргитай заорал:
-- Пленного?!
-- Это чужак, -- напомнил Олег.
-- Все равно! Мы даже Агимаса...
-- У этого перебиты ноги, -- сухо бросил Олег. -- Он все равно бы умер. Но уже долго и в муках.
Лицо волхва было холодное и беспощадное, как чужое небо. Таргитай почти с ужасом смотрел на Олега. Вышли из Леса все Трое люди как люди, а теперь Олег стал совсем чужим. Холодным, точным и острым как удар секиры.