Метель продолжалась и на другой день. А затем ударил мороз.
Четыре дня пропадали мы на холме, где буран намёл много сугробов и наделал чудесных трамплинов.
Ну кто же вспомнит в такую погоду о весеннем сочинении? Надо быть бессовестным лгуном, чтобы писать о том, чего нет. Если бы Мария Игнатьевна знала, что весна вдруг обернётся зимой, она даже не заикнулась бы о сочинении. Если первого апреля, когда мы придём в школу, на улице будет лежать снег, а мороз станет ещё крепче, неужели она спросит о сочинении, заданном так неосмотрительно?
Но напрасно я себя успокаивал.
В последний день марта, а стало быть и каникул, снова подул ветер, на этот раз не холодный, а влажно-тёплый. Снег на глазах потемнел и быстро оседал. К речке наперегонки забурлили потоки, на вяз возле наших ворот выпорхнули из-под стрех сотни воробьёв и затрещали так, словно проводили бурное собрание.
Я сердито погрозил им кулаком, будто они были виноваты, что вдруг вернулась весна, поплёлся в хату, где в раскрытой тетради колола глаза одна-единственная фраза: «Весна пришла», неохотно взял ручку отвыкшими за неделю, словно отёкшими пальцами. И напряг голову. А она не желала ничего придумывать. Голова вконец разленилась в каникулы, к тому же была переполнена воспоминаниями о Белебне, где мы с утра до ночи катались на лыжах. Я сердито потёр лоб, закрыл глаза, изо всех сил старался представить весну. А в моей памяти упорно возвышался Белебень, белело заснеженное поле, лишь кое-где заштрихованное черными кустами, улыбался вывалянный в снегу Андрей.
Я порывисто закрыл тетрадь, оделся и поплёлся к Андрею. Может, у нас двоих заладится это проклятое сочинение?
Едва переступив порог, я вместо обычного своего «здрасьте вам» спросил Андрея:
— Написал?
Андрей быстро зажал мне рот ладонью.
— Чего кричишь, будто я глухой?
— Как — чего? — возмутился я. — Что мы завтра учительнице покажем? Чистые тетради?
Андрей так сморщился, точно я передал ему приглашение зайти к зубному врачу.
— Ещё успеем, — махнул он рукой. — Вон в той хате, — показал он, — отец ладит машину-амфибию. Она по суше ездит, а по воде плавает. Большая! И кота посадить можно.
Я даже рот открыл. Вот это — да-а!.. А я лезу со своим сочинением…
Отец Андрея работает в колхозе механиком. Куда ни поедет — на совещание или на обмен опытом, — обязательно привозит сыну какую-нибудь хитроумную машину-игрушку. Привезёт, но пока сам в ней не разберётся и не наиграется, не отдаёт сыну.
— Ну, орлы-соколы, — выглянул из соседней комнаты возбуждённый Мартын Петрович, — машина как зверь. Просится на простор.
Схватив в четыре руки машину-амфибию, мы пулей выскочили на улицу.
Наверно, не нужно много рассказывать читателям, особенно мальчишкам, какая это роскошь — пускать такую машину в весеннее половодье. Лучи прямо на глазах разливались, становились шире, глубже оттого, что солнце разорвало облака и, не мигая, засмотрелось жгучими глазами на снег. Машина, разбрызгивая воду, шустро плавала по лужам, вскарабкивалась на холмики и, как настоящая, буксовала в грязи. Прибежала уйма детей, все охали, ахали.
К сожалению, затея с котом-десантником не получилась: глупый кот не понял, какое чудесное путешествие его ждёт, и удрал, мяукая на все село. Удрал, исцарапал мне руку и разодрал тетрадь с единственной фразой сочинения.
Дома, поужинав, я взглянул на часы и собственным глазам не поверил. Десять часов. Сгоряча бросился к столу, чтобы взять новую тетрадь и… какая там тетрадь. Хотя в глазах и стояли весенние лужи, сверкающее солнце и машина-амфибия, но разве сейчас опишешь все это, если голова точно ватой набита, а веки словно клеем смазаны.
После того как я с большим трудом взобрался на печь, моя голова все же оказалась в состоянии принять решение: вскочить завтра на рассвете и быстро написать сочинение. Положу тетрадь на кадку с тестом, включу фонарик.
«До чего же легко жилось школьникам до космической эры! Подумать только — за сочинение брались только с пятого класса!»
Ночью приснилось мне, будто стою я под Белебнем, а на его макушке сидит возле большого ящика продавщица сельмага тётка Анна и кричит грубым голосом: «Ну-ка, кто проворный!» И что-то пускает вниз. Я раскинул обе руки, ловлю. И пляшу от радости: шестицветная шариковая ручка, точно такая, как у председателя колхоза, который ездил туристом в Италию. Потом ловлю огромную шоколадку. Потом — машину-амфибию…