Затем меня ловит… мать. Хватает за ноги, дёргает, я стремительно выныриваю из своего волшебного сна, продолжая грести обеими руками. И, похолодев, слышу материны слова:
— Хлопче, что-то ты разоспался? Забыл, что каникулы кончились и пора в школу?
Не буду рассказывать, с каким настроением я плелся в школу.
Сев на парту, я взглянул на Андрея и понял: у него тоже скверное настроение.
— Ну как, отдохнули, набегались, начитались? — бодро сказала Мария Игнатьевна после того, как поздравила нас с началом четвертой четверти. — Конечно, и сочинения интересные написали…
Несколько девчонок тут же подняли руки. Ребята не торопились. Мы с Андреем тоже. Однако учительница на поднятые руки не обратила внимания, как моя мать не обращает внимания на хорошие и отличные оценки в табелях, и остановила взгляд на нас с Андреем. Мы хотя перед уроком минут пять тренировались, как сидеть независимо и смотреть смело на Марию Игнатьевну, но пяти минут нам не хватило.
— Ну-ка, Слава и Андрей, читайте, что вы там сотворили. Кто первым начнёт?
Мы стояли и молчали.
— Может, жребий бросите? Не хотите? Тогда давайте дуэтом, — пошутила учительница.
Наш «дуэт» с большим трудом выдавил из себя:
— Мы… не написали… Не успели…
Мария Игнатьевна даже очки сняла от удивления, её лицо стало каким-то беззащитным и обиженным.
— Как это — не успели? Вы что — болели?
— Ещё как болели! — насмешливо сказал Степан, обрадовавшись, что не его «зацепила» учительница. — Двустороннее воспаление хитрости!
В классе раздался хохот. Громче всех смеялся Степан. А сам тоже не вынул тетради.
Стоим с Андреем и сгораем от стыда. Мария Игнатьевна глубоко вздохнула и поставила нам в журнал по двойке. И добавила, что никогда не ждала такого от нас.
До конца урока сидели мы красные, уткнувшись носами в парту. Еле дождались звонка. Андрей погонял футбол на школьном дворе, его команда выиграла, и он повеселел. Меня в игру не взяли, и я совсем пал духом.
После уроков опрометью выскочил из школы и, не подождав Андрея, помчался домой.
Чем ближе подходил к дому, тем тяжелее становились ноги, хотя хорошо утоптанная тропа уже высохла, ходить по такой дорожке — одно удовольствие. Что я скажу отцу, матери? Мать обещала вечером испечь моих любимых гречневых блинов. Она мне блинов со сметаной, а я ей — двойку. Вот так подарок в первый день четвертой четверти!
И не дошёл до хаты. Свернул в сарай, залез в сено, зарылся с головой. Повздыхал, повертелся, уснул.
Испуганно вскочил оттого, что меня чем-то горячим и мокрым мазнули по щеке. Не сразу понял — это наш пёс Жук отыскал меня. А вслед за Жуком появился отец.
— Ты почему здесь улёгся? — спросил он, — Может, на речке провалился и боишься идти домой? — В голосе его тревога.
— Если б на речке… провалился… — безнадёжно махнул я рукой. — Двойку получил… Сочинение не написал.
И неожиданно разревелся, как в прошлом году, когда порезал о стекло пятку.
Отец, как маленького, прижал меня к груди.
— Не горюй, сынок, дело поправимое. Вот успокоишься, сядешь к столу — и сочинение само ляжет на бумагу, как ровная дорога под гусеницы. А знаешь что, — вдруг заговорщицки заблестели его глаза, — не скажем матери о двойке. Зачем её огорчать? А вечером — я постараюсь пораньше в мастерской управиться, трактор у меня уже в полном порядке, — пойдём с тобой смотреть весну. Глядеть будем в четыре глаза, больше увидим. А потом за стол сядешь. Согласен? — Он подал большую и твёрдую, как доска, ладонь.
Конечно, согласен, — протянул я свою руку, и она спряталась в отцовской ладони.
— Тогда полный порядок в тракторных бригадах, — бодро сказал отец.
Одним движением опустил меня с копны сена вниз, отряхнул, вытер мне слезы платком, густо пахнущим машинным маслом.
И мы, как будто ничего не случилось и не было у нас никакого разговора, пошли в хату. Жук бежал рядом и подмигивал нам: мол, все знаю, но тайну вашу никому не выдам.
Сказав после ужина матери, что мы выйдем подышать свежим воздухом («Нашли, когда дышать, — пожала мать плечами, — сейчас на дворе одна сырость и микробы»), мы втроём — разве мог остаться дома Жук, который знал о нашей тайне? — прошли через огород к речке.
Жук, залаяв, метнулся к чистой от снега заплатке земли на холмике, где уже робко зеленела трава.
— Когда ж она успела вырасти? — заморгал я глазами. — Только позавчера потеплело…