В доме было тихо. Только постукивал блюдцем чёрный кот, доедая кошачьи консервы. Сергей Викторович сидел перед телевизором и спал. Рядом на полу валялись раскрытая толстая тетрадь в клеточку и ручка.
"Нужно собраться! Нужно взять себя в руки! После ЕЁ смерти было тяжело. А Виктор жив, его не видели мёртвым даже после восьми недель поисков, и я должен бы радоваться уже этому. Но в каком он состоянии? Что с ним сделали?
Сегодня впервые я проанализировал всё, и впервые подумал, что к его исчезновению причастен Дин. Практически одновременно пропала и Августа. Но где этот Дин? Гриша сразу его заподозрил, только я не верил. А ведь не знаю ни имени его, ни фамилии, ни адреса, ни телефона. И никто из знакомых сына и девушки этого не знает. И ни в телефонах сына, ни в его записных книжках никакого упоминания о Дине нет. Поражаюсь собственной доверчивости!
"Да, Виктор не будет грустить", — сказал в нашем мысленном разговоре Дин.
Неужели он похитил обоих? Что значит "не будет грустить"? Наркотики?"
Кот запрыгнул на спинку кресла, а потом на плечо спящего Сергея Викторовича, и тот открыл глаза. Осторожно взял кота и посадил на пол. Встал, потянулся, пошёл выключить телевизор. Кот присмотрелся к ковру и начал катать лапой какую-то тускло блестевшую, продолговатую штуковину.
— Что ты нашёл, Чёрный? Где взял? Авторучка? Нет. Что это такое? — хозяин отнял игрушку у кота и с минуту вертел непонятную вещь в руках.
Потом покачал головой и посмотрел в тёмное окно, словно надеясь кого-то там увидеть. Глаза его прищурились, пальцы судорожно сжались в кулаки.
"Дина я звал уже раз сто, но теперь ему не верю. Он виноват, он! Похитил моего сына, чтобы оказался подальше от меня. Где же ты, сынок? Виктор, отзовись. Витя! Это я, твой отец! Прошу тебя, не уходи к своей маме! Останься со мной в живых! Августа, может быть ты слышишь? Августа! Ребята, Витя, Августа, вы где?.."
Машина резко остановилась.
— Что случилось? — спросила Августа.
— Мне вдруг… Мне вдруг стало не по себе. Как будто жуткое что-то… нет, даже высказать не могу, слов нет.
— Я слышала, что когда становится жутко или не по себе без причины, то говорят: "Кто-то прошёл по твоей могиле". То есть, тебе жить и жить ещё. Успокойся и поехали, а то твоя мама будет переживать.
— Да, будет. Ей и так невесело жить одной… — Виктор замолчал и огляделся. — Подожди! Ты слышишь?
— Что?
— Разве не слышишь крик? Кто-то меня зовёт!
Августа прислушалась и огляделась:
— Не слышу. Может быть, Дин?
— Это не его голос. Но знакомый мне.
— Ой, слышу, да, слышу! Меня зовёт. Да, очень знакомый голос. А теперь спрашивает, где мы, Кто же это?
— Папа. Он кричал примерно так: "Где ты, сынок? Я твой отец. Не уходи к маме. Останься среди живых". Голос был голосом отца, точно! О-ох… опять… — Виктор даже побледнел и растерянно потёр лицо рукой.
— Не слышу.
— Он говорит, что ненавидит Дина, потому что Дин похитил нас. Что если я умру, как мама, то… Он замолчал. Молчит.
— Да, я услышала. Точно, твой папа, я узнала. Жаловался, что был доверчивым к Дину. Но ведь твой отец умер, а мама, наоборот, жива. Может быть, это галлюцинация?
— У нас обоих?
— Мало ли… Я не психолог. Нужно спросить психолога. Дина, например.
Виктор молчал, нахмурившись.
— Это нам показалось, — повторила она.
— Вряд ли, — со странной интонацией сказал он. — Сама подумай. Это действительно голос моего отца? Ты уверена?
— Конечно. Но тебе могло почудиться. Да ещё такая у тебя сейчас работа. А мне ты об этих ужасах рассказывал.
— Согласен, после сегодняшнего могло показаться. Могло почудиться мне и тебе одновременно, тоже не возражаю. Но, во-первых, мы слышали одни и те же его слова.
— Такое, говорят, бывает. Человек вспоминает кого-то и словно наяву слышит знакомый голос. Ты же его любил, вот и вспомнил… — Августа растерянно запнулась. — Что случилось? Что я такое сказала?
— Что я его любил и помню. Но ты?
— По твоим рассказам я немного его представляю.
— Согласен. Но как ты узнала его голос? Отец умер до того, как мы с тобой познакомились.
Они думали об этом всю дорогу и когда им открыли дверь и во время разговора… Да, во время разговора уже не только думали, но и вспоминали.
Бирюзовое шёлковое платье переливалось, как павлинье перо. Невольно следили за ней глазами. Как накрывает на стол (от их помощи отказалась), как периодически подходит к зеркалу и с явным удовольствием себя разглядывает. И говорит, говорит, только изредка обращаясь к ним и обращая на них внимание.
— Высокие серые дома. Самая серая серость. Все оттенки серости. Огромная палитра одного цвета.
Нормальная жизнь требует Главной Печати. Печати оттуда, откуда все печати ведут своё происхождение, как я считаю. Их тысячи, но нужна только одна.
— Я знаю о чём ты, мама, — он, конечно, ничего не знает, но хочет превратить монолог в диалог.
— Как так? Не можешь ничего знать!
— А я слышу.
— Не дурачься!
— Не дурачусь.
— Дурачишься.
— Нет, мама.
— Ну, и что я ещё думаю?
— Что мы с Августой всё это не съедим. А если съедим, то заболеем.
— Дурачок, кого из меня делаешь?
— А я тут при чём? Ты подумала, я сказал. И теперь я же виноват!
— Больше не слушай, — неужели он угадал?
Опять подошла к зеркалу, поправила неправдоподобно пышные и блестящие каштановые волосы. Трудно поверить, что ей сорок пять. Ему она запомнилась исхудавшей, с землисто-бледным лицом и жидким пучком волос на затылке.
— Мамочка, ты выглядишь на двадцать пять.
— Правда? — удовлетворённо улыбнулась своему отражению. — Садитесь за стол, малыши!
— Настоящий банкет, — Виктор укоризненно покачал головой. — А говорила, что нет ни масла, ни хлеба…
— Ко мне заскочила знакомая. Но перед тем позвонила, и я попросила её купить кое-что. А с тем, что принесли вы — лукуллов пир! Но прежде — сюрприз! Августа, дорогая, закрой глаза.
— Обожаю сюрпризы! — захлопала та в ладоши и зажмурилась.
Тотчас же дверь в соседнюю комнату открылась, и оттуда вышла пухленькая румяная женщина, ох! даже не женщина, а женщинка в элегантном светлом костюме с замысловатой причёской и сверхярким макияжем. Виктор недоумённо кашлянул: кажется, её фотографию он видел у Августы, только выглядела намного проще. Её мама?! Да, судя по изумлённо-растерянному виду Августы, так оно и есть, хотя женщине не больше тридцати. Девушка позволила толстушке себя обнять и пробормотала:
— Но как же… я рада, но как же так?
— Люди ошибаются, — назидательно сказала мама Виктора. — Ошибаются постоянно. Не слушают своё сердце. Часто говорят им нелепые вещи, а они думают, что нужно слушать. Будьте прозрачнее. Ставьте восклицательный знак в конце предложения. И не будьте слащаво-вежливыми, тут таких нет.
— А порядочными, мама?
— Честность, порядочность, сочувствие, доброта. Очень трудные и хлопотные понятия! Куда проще быть двуличным, лживым, коварным, бесчувственным.
— Ты советуешь?
— Нет, но помни, что всегда найдётся кто-то, кто подставит тебе ногу. Попытается затоптать, использовать. И приходит то, чего не ожидаешь. Или уже перестал ожидать, или уже бесмысленно.
— Но всё-таки?
— Хуже всего — непонимание. Согласны?
— Да, — кивнула мама Августы, — я не пробую привлечь людей. Что там за люди, как они живут? Уже не пойму. И даже когда идёт дождь, никто не берёт зонтик. Мокнут, как дебилы.
— Но я люблю летний дождь, — тихо сказала Августа.
— Да, ты. И он пойдёт с тобой. И промокнет, как и ты. Потому что ты глупая девушка в розовом свитере, джинсах и нелепых сапожках. Он даст тебе цветы, и ты скажешь: "О, как я люблю красные розы". Потому что ты простая, пустая пластмассовая кукла.
— Несколько нелепых дорог напрямик, — кивнула мама Виктора. — Неизвестно. То, что неизвестно, пусть таким и останется, а то, что узнаем будет неизбежным. Не дёргайся, если знаешь, что ничего не достигнешь.