— Чагатаи — вот кто настоящие орлы! Они любого победят! А кунграды… Все вы видели их палвана… Ему разве что свою доблесть возле казана показывать…
— А кто же вы, ота? — спросил его Пулат, вытирая пот со лба.
— Туркмен, сынок, туркмен. Но я все время прожил в кишлаке узбеков, так что хорошо знаю ваши обычаи.
— По-о-ошт! По-о-ошт! — послышалось из-за поворота, и через минуту, мимо шарахнувшейся в сторону толпы, пронеслось несколько всадников на взмыленных конях.
— Проклятье! — воскликнул им вслед старик не очень громко, видно, боясь, что за это может влететь. — Повеселиться людям не дадут!
— А чего они носятся, как угорелые? — спросил у него Саттар.
— Выполняют важные поручения светлейшего, сынок, о которых нам не положено знать.
— Каков он из себя, светлейший?
— Не видел. Нашему брату бедняку не дано видеть его, чтобы не сглазить. Я видел только, сколько баранов бек прирезал в честь эмира. Целую отару!
Пулат и его друзья вернулись к своим. Костер еле тлел, а люди спали. Среди них он не заметил Артыка. Не спавший Сиддык-бай приподнял голову.
— Что видели-слышали, молодцы? — спросил он шепотом.
Саттар вполголоса рассказал ему о событиях вечера, о том, как опозорился Артык и как отличился Пулат, отомстив за брата. Потом спросил:
— Долго мы здесь будем, бай-бобо?
— Велено ждать, — ответил тот и, помолчав, добавил: — Там сейчас не до нас, бек в честь светлейшего дает зиёфат. А где Артык?
Пулат пожал плечами. Спросил:
— Может, поискать его, отаджан?
— Не надо. Ложитесь-ка спать. Придет он. Неприятно, конечно, уступать в силе, но без этого не рождается джигит.
— В силе мой брат никому не уступит, — сказал Пулат, — он просто ошибся чуточку. Этот кунград слабее мыши, но хитрее лисы!
— Учти, сын мой, — произнес бай, вздохнув, — хитрость тоже сила. Иногда она приносит больше пользы, чем сила Рустама или хазрета Али…
Шли дни… Отряд Сиддык-бая, как и сотни других из кишлаков бекства, проводил их в безделии, изредка выполняя мелкие поручения эмирских военачальников. По слухам, наводнившим Байсун, русские, вышедшие из Карши, задержались в пути, ожидая подмоги из Келифа. Насколько эти слухи были достоверными, никто не знал, но уже то, что те не появлялись пока, вроде бы подтверждало их.
Мужчины из близлежащих кишлаков, а также из тех, чьи дороги были открыты, с разрешения начальства уезжали на день-другой к себе за провизией и чтобы повидать близких. А Кайнар-булак был уже отрезан от Байсуна глубокими снегами, и попасть туда теперь можно было только поздней весной, когда в долине отцветет миндаль. Поэтому кайнарбулакцев по распоряжению бека содержали байсунцы.
Прошло около двух месяцев, как они уже жили в Байсуне. Жизнь в нем текла, как и в первый день их прибытия, суматошно и, казалось, беспорядочно. Носились гонцы, пылали костры, то там, то тут собирались молодые на кураш, а ночи становились все прохладнее и прохладнее. А однажды, выйдя из юрты, в которой они теперь обитали, Сиддык-бай увидел, что земля покрылась тонким слоем снега, легкого и пушистого. «Вот и зима пришла, — подумал он, — а мы все ждем боя с гяурами!»
Через четыре десятка лет люди, изучавшие историю становления Советской власти в Восточной Бухаре, напишут, что «20-го декабря 1920-го года передовые части Гиссарского экспедиционного отряда, преследовавшие эмира Алимхана, штурмом овладели Байсуном». А старожилы кишлака вспомнят: «Красноармейцев сначала было мало. И если бы эмир захотел, ему ничего не стоило разгромить их. Но он был перепуган. Едва услышал треск пулемета, снялся с места и удрал…»
Для слуха кайнарбулакцев очереди пулемета, усиленные эхом гор, казались громом весны. Им еще чудилось, что лысые валуны, прилепившиеся к окрестным склонам, сорвались со своих мест и, увлекая за собой все новые и новые глыбы, стремительной лавиной несутся вниз, на кишлак, где и собаки от неожиданности случившегося перестали лаять, а выли, как волки, протяжно и тревожно. Толпы людей, как отары, потерявшие вожака, метались по тесным улочкам, устроив невообразимый гвалт.
Это передалось и кайнарбулакцам. Чувство страха и растерянности в них усилились особенно после того, как они заметили, что белой юрты эмира уже нет на прежнем месте, а ветер, словно метлой, сметает остатки мусора, золы и каких-то бумаг. Сиддык-бай старался сохранить спокойствие, но удавалось ему это с трудом. Выбрав момент относительного затишья, он крикнул незнакомому мужчине, бегущему с гряды: