Целинный апрель — самая лучшая пора года. Кугитанг, подступивший к просторам целины с запада, синеет точно вода. Все вокруг одевается в зелень, на полях ровными изумрудными и светло-салатными строчками вытягиваются хлопчатник и молодые побеги кукурузы, на обочинах дорог и вдоль коллекторов пламенеют маки, цветут новые сады, со стороны Амударьи веет свежий ветерок, и так дышится легко, словно ты находишься в Кисловодске.
В один из апрельских дней приехала Лола с сыном. Она свалилась, как снег на голову, приехала, не предупредив его, и почти полчаса ждала в приемной, пока у него шло совещание. Когда люди вышли из кабинета, секретарша сказала ему, что его ждет какая-то женщина с ребенком, причем сразу видно, что приезжая. Он сказал «пусть войдет», а сам углубился в бумаги. Потом услышал ее голос:
— Вон тот дядя, сынок, твой папа!
Он глянул на них и от волнения не сообразил, что делать. Надо было бы встать и побежать к двери, а кресло, казалось, держит его и не отпускает.
— Родные вы мои! — только и произнес он тихо. Потом вскочил и подбежал к ним. Обнял и поцеловал жену, поднял сына на руки и крепко прижал к груди. — Родные! Ну, что же, вы не сообщили, а, я бы приехал встречать в аэропорт!
— А мы как сюрприз папке, — игриво произнесла Лола:
— Правду она говорит? — спросил он у сына.
Тот величаво кивнул, будто понимал значение слова «сюрприз».
— Ну, что ж, поехали домой. — Он первым вышел из кабинета и сказал секретарше: — Ко мне приехали жена и сын, я буду дома, но это только для товарищей Свиридова и Абдукаримова, для всех остальных я — в хозяйствах!
— Поняла, Ильхом-ака.
Дома он суетился, как хозяйка, принимающая внезапно приехавших гостей. Поставил чайник на плиту, начал нарезать морковь для плова, вытащил мясо из холодильника, чтобы оттаяло. Марат уже ходил, он забрался в кресло и сидел такой важный и серьезный, просто не верилось, что ему полтора годика всего. В другом кресле устроилась Лола и, улыбаясь, наблюдала за мужем. Потом Ильхом вспомнил, что дома нет хлеба, позвонил шоферу, попросил привезти свежих лепешек, да чтобы посыпанных маком. Между делом расспрашивал жену, как они добрались, не устали ли, как здоровье матери и отца. О ссоре не вспоминал. Раз она сама приехала, думал он, значит, изменила свои взгляды. Будь мужчиной, Ильхомбек! Потом он вспомнил, что покупал для сына игрушки, достал с десяток автомобильчиков — легковых и самосвалов, слоников и крокодильчиков. Увидев игрушки, мальчонка сполз с кресла и подбежал к Ильхому, такой кругленький, как шарик, и протянул ручонки. Что-то екнуло в сердце Ильхома, защемило, и он мысленно назвал себя идиотом, потому что за все это время ни разу не выбрался к своим, показывал характер, а для чего, собственно? Чтобы сломить гордыню жены? Ну вот, она оказалась умнее, приехала сама.
Лола прожила до середины мая. Хотела устроиться режиссером народного театра при доме культуры, но Ильхом посоветовал подождать. Хотя она и не поняла, для чего это, не стала спорить с мужем.
— Я думаю, женушка, вам нужно будет до августа пожить в Ташкенте, боюсь, что зной повлияет на здоровье сына. А там я закажу путевки на Черное море, попрошусь, чтобы отпустили, и мы все втроем хорошо отдохнем. А в сентябре жара спадет, приедем прямо сюда. Одну зиму сын поживет здесь и будет закаленным целинником.
— Хорошо, Ильхом-ака, мы согласны, — обрадовалась Лола. — Только как же вы?
— Я уже привык, джаным! Для нас с тобой важно не свое удобство, а здоровье сына. Я буду приезжать к вам.
— Хотя бы раз в месяц, — попросила она, — а то мы ведь можем совсем забыть, как выглядит наш папка.
— Обязательно, родные вы мои!..
И вот опять на дворе саратан. Небо, раскаленное за день, кажется, не успевает остыть, даже сейчас в полночь жарко и душно. К тому же еще и «афганец». Только что закончилось заседание бюро, обсуждавшее перспективы развития района в новой пятилетке. Ильхом сразу предупредил своих товарищей, что впервые заседание не ограничивается во времени, пусть каждый выскажется до конца, критикует, если найдет нужным, положения предлагаемых им планов. Секретарша устала, без конца заваривая чай.
«Ну-ну, товарищ секретарь, — мысленно усмехнулся он, оставшись после жарких споров в кабинете, — решающее только начинается, а ты чего-то боишься. Неужели все, что было до сих пор, вымотало тебя, выжало, как мочалку, и дальнейшую борьбу ты хочешь вести с поднятыми руками? Тогда это не борьба, а капитуляция, сдача своих позиций! Держись, товарищ секретарь! Главные сражения — впереди!»