— Ну, да, — сказал мулла в тон ему, — неверному одна дорога на этом свете — в ад!
— Вот, вот, — согласился с ним бай, — и тогда наш мир будет прочным, как гранит!
— А теперь, прошу вас, дорогие гости, — сказал мулла, указав рукой на одну из улочек, что уходила от площади вверх по склону холма, — уважаемый Лутфулла-бай приглашает всех вас к себе на постой.
— Спасибо, домла, — поблагодарил его бай и сделал жест, означающий, что право первым ступить на дорогу он уступает священнику…
Лутфулла-бай жил в конце этой улочки. В громадном доме с ичкари и ташкари, окруженном высоким каменным забором. Ворота двустворчатые, резные, в них запросто можно въехать на арбе. Вдоль заборов выстроились конюшни и амбары, а двор с большим хаузом посредине вымощен жженым кирпичем. Сиддык-бай невольно позавидовал этому дому, но спохватился, подумав: «Каждому своему рабу аллах дал свое!»
Хозяин дома выглядел моложаво, ему можно было дать лет сорок пять, не больше. Это был высокий коренастый мужчина с коротко остриженной черной бородой и большими, чуть выпуклыми, глазами. Нос у него был с горбинкой, а усы пышные, без проседи. Лицо белое, холеное, чуточку продолговатое. Все это Сиддык-бай успел разглядеть, пока тот, накинув на плечи шубу, шел навстречу ему. Он еще увидел, как в углу двора двое парней повалили на землю громадного барана и, связав ноги, перерезали горло. Так в кишлаках всегда встречали самых почетных представителей двора светлейшего.
— Хуш келибсиз, брат мой, — произнес Лутфулла-бай, обнимаясь с гостем. Остальным он просто кивнул. — С благополучным прибытием вас в Каратал! Прошу в михманхану. — Он крикнул парню, принявшему коня Сиддык-бая: — Кудрат, размести джигитов да проследи, чтобы они были в тепле и накормлены как следует.
— Будет исполнено, хозяин, — ответил тот, склонив голову…
Начался зиёфат в честь гостя. Блюда следовали одно за другим. Сначала подали жирную шурпу, затем — испеченную в тандыре баранину, приправленную пахучими травами гор, толченой хвоей арчи и изрядно наперченную. На смену ей принесли плов. Лутфулла-бай не забывал подливать в пиалы муллы и Сиддык-бая мусалласа, одновременно расспрашивая о том, что произошло в Байсуне, поинтересовался, где сейчас находится эмир и его армия, что должны делать те, что остались пока в своих кишлаках. Сиддык-бай обстоятельно отвечал на вопросы хозяина и спросил сам:
— Сколько джигитов может дать Каратал под знамя газавата?
— Пятьдесят, — не задумываясь, ответил Лутфулла-бай. — Правда, оружие у них — мильтыки, но лошадьми обеспечим, и ваших парней не обойдем, юзбаши.
— Совершенно верно, — подтвердил его слова захмелевший мулла, — Лутфулла-бай, да продлит его благополучие аллах, если захочет, то две сотни джигитов может снарядить, ему это ничего не стоит!
— Аллах отблагодарит вас за щедрость, бай-бобо, — произнес Сиддык-бай. В своем голосе он уловил нотку подобострастия и разозлился на себя из-за того, что выдал этим признание в собственной бедности. Ведь подобострастны, как правило, те, кто беднее или же не обладают властью. «Разве сейчас время предаваться зависти, — мысленно упрекнул он себя, — разве мы все не равны перед творцом, не в ответе за то, чтобы его святая вера не была попрана гяурами?!» И все же михманхана произвела на него неотразимое впечатление. Стены ее увешаны яркими коврами, а на полу лежит во всю комнату громадный «арава-гилям» — красный палас с причудливыми узорами. Курпачи мягкие, атласные, а подушки пошиты из сиреневого плюша. Две тридцатилинейные лампы подвешены к потолку, расписанному, как в мечети, золотом и лазурью. Блюда подают рослые молодые парни.
После ужина принесли кок-чай и беседа приняла житейский характер, точно не было войны и невзгод, будто приехал сюда Сиддык-бай погостить недельку-другую, побывать на тоях и даже, тряхнув стариной, поучаствовать на копкари. Лутфулла-бай рассказал, что почти все земли, самые лучшие во всяком случае, в Каратале принадлежат ему, что основную часть своих овец он переправил в Афганистан, так что, если придется оставить свой дом, то и на чужбине не пропадет.
— Большую семью дал вам аллах? — поинтересовался Сиддык-бай.
— По шариату, — ответил тот, — четыре жены. Детей у меня уже семнадцать, таксыр. Пятерых сыновей я завтра же благословлю на войну с гяурами.
— И мой сын тоже пойдет воевать, — вставил мулла.
— У меня два сына, — объявил Сиддык-бай, — и оба с первых дней газавата находятся при мне.