Надеюсь, что вы исполните мою просьбу беспрекословно, будете жестки и рукой и сердцем, подняв меч возмездия. Пусть аллах пошлет вам силы и дух в борьбе за его святое дело. Ибрагимбек…»
«Артык, — подумал бай, — теперь пойдет в гору. Близость с самим зятем светлейшего выведет его на широкую дорогу и тогда из моего Кайнар-булака при дворе появится свой амлякдор. Да пусть свершится твоя воля, о, аллах!»
Пролитая кровь Кудрата заставила каратальцев мстить. То в саду под деревом, то на обочине арыка, то еще где, джигиты бая стали находить трупы басмачей. Убивали камнем, ножом или просто душили. А кто это делал, для бая оставалось загадкой. Тогда он запретил джигитам ходить поодиночке, собрал жителей кишлака на площади и предупредил:
— За каждого убитого джигита отряда погибнет пятеро каратальцев!
«Вот и бек, — подумал бай, — требует жестокости к тем, кто мешает нашему делу. Значит, оно повсюду такое есть — кто-то идет против, кто-то готов отдать за него жизнь. Что ж, и на руке не все пальцы одинаковы, хотя сегодня такого не должно быть. Сойтись вместе — рекой стать, а разойтись — ручейками. И, чтобы не дать ручейкам уйти от реки и засохнуть в безвестности, надо воздвигать перед ними плотины, прорывать новые русла. Прав бек, беспощадность и жестокость и есть те плотины и русла. Дай мне, аллах, силы быть грозным мечом твоим!»
Хотя угроза бая и подействовала на каратальцев, и с того дня убийства джигитов прекратились, он чувствовал, что кишлак напоминает барса, затаившегося за скалой и готового броситься на добычу. Поэтому он принял меры предосторожности, стал выставлять караулы, а отряд разбил на десятки и во главе каждого поставил надежного человека. Отныне никто не имел права без ведома своего командира отлучаться куда-нибудь.
В михманхане, где собрались приближенные бая, Пулат и Гулям долго рассказывали о Джиликуле, о слухах, о бесславной попытке бека взять Душанбе. Но всех взволновало сообщение об Энвере-паше и приезде к нему представителей Курширмата и Джунаидхана.
— Весь мусульманский мир поднимается на защиту веры, — прокомментировал эту новость мулла, — и, даст бог, одержит победу.
— Так непременно будет, — твердо сказал Сиддык-бай. Он верил в победу единоверцев, тем более, что, по его мнению, среди самих гяуров не было единства. Иначе, зачем, думал он, гяурам-инглизам поддерживать правоверных против гяуров-русских? Говорят, миром и зайца поймаем. О каком зайце может идти речь, если среди гяуров разброд, если их мир расколот?..
Он решил уйти из Каратала в какой-либо кишлак выше, в глубь гор, и оттуда, как предписал бек, делать налеты на гарнизоны красноармейцев…
Отряд Сиддык-бая ушел из Каратала, когда уже порядком стемнело и по бархатно-черному своду неба рассыпались редкие и яркие звезды. Вытянувшись в цепочку, джигиты на конях спустились по крутой тропе на дно ущелья и поехали вдоль речки вниз. Бай запретил громко разговаривать, в тишине слышался только цокот копыт да всплески волн. Изредка эта тишина нарушалась шумом оступившейся лошади да недовольным окриком всадника.
Высоко по обе стороны ущелья нависали белые пики вершин, и казалось, при малейшей неосторожности они обрушатся на головы. Днем такого чувства не было, но ночь стерла границу между уступами стен ущелья и пространством до вершин, и потому чудилось, что стрелы их есть прямое продолжение стен.
Уходя из кишлака, Сиддык-бай все еще не имел перед собой ясной цели, просто его отряду нельзя было больше оставаться в нем. Несмотря на строгости, которые он ввел, джигиты то и дело безобразничали, жалобы жителей принимали форму откровенной угрозы. Особенно их возмущало то, что некоторые джигиты стали приставать к женщинам. Такого в кишлаке никому не могли простить. «Когда жеребцы застоятся, — думал бай, — тоже вытворяют глупости, могут двинуть хозяев копытами, покусать. А чтобы этого не случилось, лошадей гоняют до седьмого пота, дабы те поняли, что нельзя даром есть хлеб. Мои джигиты все это время жили праздно, ничем по сути не занимались. Тут поневоле начнешь беситься». Надо было раскачать людей. И он их увел из кишлака, надеясь на случай. Лазутчики, посланные в долину накануне, не успели вернуться, но и пребывание в Каратале становилось невыносимым.