— Что передать его сиятельству, бай-бобо? — спросил дервиш, видя, что он закончил читать.
— Я выполню приказ. Когда выступать?
— Чем раньше, тем лучше, — ответил дервиш. — Гяуры подтягивают сюда свежие силы. Спешите уйти за перевал.
— Но мне предлагается идти вдоль предгорья!
— Военное искусство, бай-бобо, сложное. Когда Энвер-паша, да благослови аллах его великую миссию, писал вам письмо, то не знал об обстановке у вас. Я пошел. Помните о предателях, бай-бобо.
— Не забуду, — ответил бай и, спрятав письмо в карман, поднялся, — доброго пути вам, служитель бога!
— Спасибо. Надеюсь с его помощью добраться до ставки живым и невредимым.
Предупреждение об изменниках угнетало бая. Признаться, до сих пор он и мысли не допускал, что кто-либо из его джигитов способен на это. Но люди есть люди. Разве он, бай, может знать, что в душе у каждого? В особенности у вновь прибывших? Нет. Может, именно среди них и находятся глаза и уши гяуров, может, по их наущению и стали безобразничать джигиты? В таком случае, цель ясна — натравить местных жителей на его отряд, лишить крова и хлеба, то есть заиметь союзников в тылу! Ох, как хитро действуют гяуры…
Дервиш исчез так же незаметно, как и появился. Когда, прервав свои мысли, бай глянул вниз, на дорогу, там кроме джигитов, едущих к нему, никого не было. «Нужно кайнарбулакцев все время держать возле себя, — решил он, вспомнив напоминание дервиша и паши, — эти не предадут меня».
— Ота, — сообщил подъехавший Пулат, — все гяуры разбежались, даже мертвых забрали. Там никого нет.
Но тут же рядом с баем оказался и Хайиткаль.
— Плохи наши дела, бай-бобо, — сказал он. — Гяуры пошли в обход. Если мы сейчас же не уйдем отсюда на джайляу и не успеем до вечера захватить перевал, они опередят нас.
— Раз они ушли туда, — высказал вслух мысль бай, — может, мы спустимся ниже и нападем на Дашнабад?
— Ничего не выйдет, бай-бобо, — сказал каль. — По моим сведениям, все дороги вниз перекрыты.
— Ну, что ж, — невесело сказал бай, — не станем медлить. В путь!
Он встал на взгорке, где только что был пулемет, и перед ним проходили его джигиты, все на конях, с заброшенными за спину винтовками, хмурые и веселые, молодые и пожилые. Отослав Хайиткаля в голову колонны, бай обратился к сыну:
— Предупреди всех кайнарбулакцев, сын, чтобы они по возможности находились вместе и недалеко от меня, понял?
— Да, отец. Будет исполнено…
Отряд бая двигался с довольно большой скоростью. Впереди лежала долина, кое-где еще покрытая снегом, из-под которого пробивались иголочки будущего буйного травостоя, что уже через три недели начнет здесь переливаться всеми цветами радуги и пьянить ароматом запахов. Подумав об этом, бай улыбнулся, но на душе было противно. Он не мог точно сказать от чего это, — то ли от предупреждения о предателях, то ли от тоски по старшему сыну и родному дому, а то ли от того, что приходится бежать из кишлака, как побитому псу, поджав хвост.
Расстояния в горах обманчивы. Дороги там напоминают сжатую пружину — все кажется таким близким, что, протяни руку — и достанешь. Но стоит только ступить на витки ее, петляющие в саях, между скалами и адырами, как она становится бесконечной. С высоты джайляу казалось неширокой долиной и перевал был виден простым глазом, он маячил совсем невдалеке. Но когда отряд спустился в эту долину, узнал, что она пересечена множеством мелких оврагов и высохших каменистых русел. Перед всадниками вставали курганы и возвышенности, тропа резко уходила в сторону, чтобы снова вернуться почти к исходному пункту. И потому даже через три часа пути отряд находился от перевала ничуть не ближе, чем в самом начале его.
Это тревожило Сиддык-бая. Здешние места он не знал и не был уверен в том, что тут нет других, более близких дорог до перевала. «А если они есть? Если их успели захватить гяуры? Ведь не зря же они ушли из Сассык-куля внезапно, ночью?!»
— Надо сделать привал, бай-бобо, — сказал Хайиткаль, подъехав к нему с хвоста колонны. — Кони посбивали копыта, да и поговорить бы… Джигиты ропщут.
— По какой причине? — спросил бай, не оборачиваясь.
— Это они скажут сами.
— Почему не вы, юзбаши?
— Могу и я, если хотите.
— Слушаю.
— Люди не хотят уходить, таксыр.
— А что же они будут делать?
— Хотят защищать от гяуров свои кишлаки.
— Разве в священной войне может быть понятие «свое», юзбаши? Мой дом остался в двадцати ташах отсюда, а я ведь не ропщу!
— Каждый борьбу нашу понимает по-своему, — сказал Хайиткаль и еще раз повторил просьбу: — надо остановиться, это — воля джигитов!