— Пулатджан, — сказал он ласково, — слушай меня внимательно, потому что времени в обрез.
Пулат склонил голову.
— Так вот, когда ты был совсем маленьким, умерла твоя мать, и я женился на другой, с двумя детьми — Артыком и Гульсум. Вы все росли как дети одной матери, ими вы останетесь всегда, что бы с кем ни случилось.
— К чему вы это, отаджан? — спросил Пулат.
— А к тому, что ты сейчас свяжешь меня и выкинешь белый флаг, сын мой.
— Вы что, ота, — воскликнул Пулат, — я не предатель. Если пришло время умереть, я сделаю это достойно, без страха. Нет! Нет!
— Я верю тебе, сын, знаю, что всегда был смелым парнем. Но ты должен понять, что сейчас твоя жизнь нужна не только мне, она нужна матери твоей и Гульсум. Гяуры меня все равно убьют, и я готов к этому. Что поделаешь, на этот раз счастье оказалось на их стороне. Ты же… Ты можешь вернуться в Кайнар-булак и взять заботу о семье на себя. Я не хочу, чтобы наш род, мой род, оборвался вот так нелепо. На земле должны жить дети Сиддык-бая, внуки.
— Опомнитесь, отаджан, что вы говорите, — закричал Пулат, чувствуя, что отец решил это всерьез. — Никогда! Никогда я не покрою себя позором предателя! Не надо больше об этом. Примем последний бой и погибнем оба, как подобает воинам. Ведь я ваш сын, ота, и мне не страшна смерть!
— А я думал, что ты гораздо умнее, — грустно произнес бай. — Что бы с вами ни случилось, помните, что вы дети одной матери и одного отца. Опирайтесь на плечи друг друга, заботьтесь о матери. А Гульсум… Пусть она будет твоей невестой, Пулат. Женись на ней, я благословляю ваш брак. Это моя последняя воля, и ты обязан исполнить ее беспрекословно, сын мой!
— Нет, — упрямо ответил Пулат, — что бы ни было, я не предам вас! Лучше смерть!
— Сейчас твоя жизнь никому не нужна. А живой ты нужен матери и Гульсум. Нужен для продолжения моего рода, безумец! Пулатджан, исполни эту мою волю, прошу тебя. Перед лицом аллаха я прощаю твой страшный грех! И знай, что нет ничего превыше, чем прощение и благословение того, кто зачал тебя, вскормил и вспоил! Спеши, время идет!
Пулат был потрясен, как ему казалось, безумием отца. Он не мог произнести ни слова: «Может, отец обманывает меня, чтобы сохранить мою жизнь? Боже, у кого мне спросить, а?..»
— Торопись, Пулатджан, — прервал его мысли бай. — Слышишь, опять там кричат, значит, время истекло.
Голос оттуда предупреждал, что время истекает и что джигиты потом пусть, мол, пеняют на себя.
— Давай, сын, чалму, — произнес бай, — и не дрожи ты, как заяц.
В пещеру влетела предупредительная пуля. Опять раздался голос. Обливаясь слезами, не смея ослушаться отца, Пулат завязал баю руки, а из куска рубахи убитого джигита сделал белый флаг. Нацепив на штык, он выбросил его из пещеры. Сиддык-бай с благодарностью посмотрел на сына и тихо произнес:
— Постарайся не говорить гяурам, что ты — мой сын…
СЫН
Сумерки сгустились быстро, и бурая стена Байсун-тау, что тянулась вдали, стала терять свои очертания, сливаясь с темнотой ночи. В небе вспыхнули мириады звезд. Но Мухтар-тога не обратил на это внимания. В ожидании скудного ужина он сидел на чорпае, привалившись спиной к корявому стволу карагача, — единственному дереву во дворе. Полная отрешенность: казалось, провались сейчас под ним земля, не шелохнулся бы. Ему было от чего прийти в уныние. До сих пор то, что происходило в долине, слава аллаху, обходило его дом стороной, а сегодня в полдень… около десяти вооруженных до зубов воинов ислама ворвались к нему, перевернули в доме все вверх дном, увели со двора овцу и телку, которых он уже давно держал в хлеву, подкармливал, чтобы в одну из ближайших пятниц свести на базар. Мало, что ограбили средь бела дня, так еще какой-то бандит отшвырнул его жену Бибигуль-хола от двери с такой силой, что она сильно ударилась о сундук. «Воины аллаха, — зло повторял он слова муллы, призывавшего бандыханцев оказывать помощь басмачам, — защитники обездоленных?! Разбойники с большой дороги, вот кто они! Нечего сказать — защитили!.. Да что же это я, глуп, как дувал, что ли? Если бы по-людски, нашел бы чем помочь! А тут… налетели, как стервятники, подмели все, что попалось под руку! Бандиты!.. Хорошо, что корова в стаде была, а то бы и ее…»
— О, аллах, о повелитель всего на земле! — восклицала хола негромко. Подоив корову, она пекла катырму — пресную лепешку в казане. Пузатый чайдуш стоял возле очага, и хола то и дело подвигала его поближе к огню. — Сережки-то мои зачем им? Платья?.. Проклятье вам, сыны ослиц! Пусть все, что взяли, застрянет в вашем горле, как кость, пусть разорвет ваш ненасытный желудок! О, аллах, покарай их!..