— Так много гяуров ты намерен убить? — спросил его Артык.
— А чего их жалеть? — ответил Саттар. — Они же все равно, что волки!
— Я расправлюсь только с одним, самым главным, отаджан, — произнес Артык, как о давно решенном.
— Вот это было бы здорово, — воскликнул кто-то, — убить самого главного! Как вожака в стаде джейранов! Стали бы метаться, не зная куда себя деть, остальные гяуры.
— Ага, — подтвердил эту мысль Артык, — без главного они превратятся в стадо, лови и перерезай горло. И всех предателей тоже надо так убивать. Чтоб неповадно другим было.
— Чтобы привязать кого-нибудь к седлу, надо его еще иметь, — резонно заметил Пулат брату.
— В бою добуду! — упрямо воскликнул Артык. — Или я больше не сын Сиддык-бая!
— Оумин! — поддержали его остальные. — Да будет так!
С удовольствием эту процедуру выполнил и Сиддык-бай. Он хоть и был самым старшим среди своих спутников, мудрость его не шла дальше житейской, касавшейся только дехканских дел. По многим приметам, что познавались людьми веками и веками передавались из поколения в поколение, он мог предсказать урожай, наступление ранних холодов или дождливой весны, знал действие тех или иных трав на недуги, ну и так далее, а во всем остальном он не отличался от них, был таким же суеверным. Потому и сделал бай свое «оумин» искренно, твердо надеясь, что это дойдет до бога. Он верил в то, что если бы все мусульмане как следует попросили всевышнего, тот, конечно же, не допустил бы такой несправедливости, не позволил бы эмиру оказаться бездомным.
А уж коли случилось это, думал он, видно, правоверные в эмирате чем-то сильно разгневали творца. Но чем? Разве те же самые кайнарбулакцы, например, вот эти парни и мужчины, что спокойно спят у костра, и те, что остались в кишлаке, недостаточно чтят его? Они же как верные рабы исполняют все, что завещано шариатом, вовремя отправляют молитвы и все религиозные праздники, не пропускают ни одного дня поста, сполна отдают долю из своих скудных урожаев, хотя сами влачат жалкое существование, — тут Турды, пожалуй, прав.
Он лежит, завернувшись в халат и подложив под голову седло. Рядом тихо плещется дарья, изрядно помельчавшая к осени, журчит между камнями, где-то на склоне адыра перекликаются два перепела — «пить-пильдык! Пить-пильдык!» Изредка воздух со свистом рассекает крыльями летучая мышь, и тогда стреноженный конь пугливо вскидывает голову. Высоко в горах светится огонек, видно, костер чабана, а еще дальше, отделив небо от земли, лежит ломаная черная черта главного Байсунского хребта. И кажется, что синее звездное небо на западе держится на его плечах, а вокруг — уперлось в спины адыров, которые совсем близко подступили к месту привала, и лишь какая-то неведомая сила удерживает их, чтобы не опрокинулись на людей…
Байсун — громадный кишлак. Он раскинулся на стиснутом справа и слева крутыми грядами, каменистом, полого спускающемся к реке плато, перерезанном в нескольких местах глубокими оврагами, напоминающими скорее естественные рвы, нежели создание природы. Узкие, кривые улочки кажутся карабкающимися в горы, от множества родников, словно стеклянные нити, во все стороны бегут арыки.
Кишлак кишит людьми. В садах и на огородах, а то и прямо на мостовых, пылают костры. В небе висит многоголосый гомон съехавшихся со всех сторон восточной части эмирата дехкан, ржанье коней и лай собак. Тут и рослые туркмены, чьи племена кочуют со стадами овец вдоль Амударьи, и горбоносые белолицые жители Хорога, и смуглые, широкоскулые кунграды, обитающие в низовьях Сурхана. Над кишлаком стелется едкий дым костров, перемешанный с запахами пота лошадей и людей. То и дело с грозными окриками «Пошт! Пошт!» на резвых скакунах проносятся гонцы эмира, их расшитая золотом юрта из белого войлока стоит на северной окраине под четырьмя могучими чинарами.
Оставив свой отряд на пятачке, пока не занятом людьми, Сиддык-бай отправился на поиски муллы Халтаджи, наказав Пулату накормить коня, а остальным — разложить костер и отдыхать.
Но не так-то легко было развести огонь. Все, что могло гореть, уже давно, оказалось, растащили другие. Проявил находчивость Артык. Он где-то раздобыл топор, и кайнарбулакцы срубили стоявшее на обочине дороги дерево. Саттар выклянчил у соседей-туркменов несколько головешек, потому что сырая древесина никак не хотела гореть, и наконец занялся и костер кайнарбулакцев. Согревшись возле него и напившись пахнущего дымом горячего чая, молодые решили пройтись по кишлаку, послушать, о чем говорят люди. А старшие остались у костра и вскоре начали укладываться на отдых — дорога от привала до кишлака оказалась такой долгой и утомительной, что, казалось, люди шли не день, а всю жизнь…