— Конечно, — кивнул Разыков. — Так я, если понадоблюсь, вечером буду в колхозе «Аланга».
— Добро. — Проводив взглядом Разыкова, Ильхом прошел за стол и нажал на кнопку вызова секретарши. Оксана тут же вошла. — Пусть ко мне зайдет заведующий общим отделом.
— Сейчас скажу ему.
— Пожалуйста, принесите мне протоколы заседаний бюро, пленумов и собраний активов за последние полтора года, — сказал он заведующему общим отделом.
К чаю Оксана принесла пачку печенья. Ильхом поблагодарил ее и углубился в изучение документов, в которых были запечатлены основные вехи деятельности райкома партии, намечены дальнейшие его шаги. До полуночи он просидел за столом, а потом, убрав документы в сейф, вышел на улицу. Ветер уже ослабел. Было прохладно, и Ильхом быстрым шагом направился в гостиницу. От чая, что предложила дежурная, отказался. В номере форточка была чуть приоткрыта, а, может, ее вообще забыли закрыть. Комната была полна горького запаха полыни. Ильхом раздвинул шторы и открыл дверь, чтобы сквозняк выгнал этот запах. Глянул в окно. Небо все еще оставалось мутным, точно бы затянутым пленкой. Звезды едва-едва угадывались.
Он разделся и лег на скрипучую деревянную кровать, подумав, что она наверняка полным-полна клопов. Постель была холодная, она сразу вроде бы сняла усталость, и сон вдруг куда-то исчез. Вспомнил жену. Конечно же, завтра она услышит по радио о состоявшемся в Чулиабаде пленуме райкома, о том, что он избран первым секретарем. И возмутится еще больше, чего доброго, откажется приехать к нему. Дай бог, чтобы этого не случилось, но если… что ж, на нет — суда нет… Оставим эти мысли на время, подумаем, с чего мы начнем завтра свой рабочий день. Разумеется, не с изучения протоколов. Пойдем в первую очередь на рынок, поинтересуемся, что там на прилавках имеется, послушаем, о чем говорят люди по обе их стороны, тем более, это полезно, пока люди не знают тебя и могут высказать свои мысли без обиняков. Там же в чайхане можно и позавтракать, опять-таки прислушиваясь к разговорам посетителей…
Сон, говорят, и слона с ног свалит. День у Ильхома был напряженный, поэтому в конце концов он начал засыпать. И где-то на границе сна и бодрости он услышал, как истошно закричал петух: ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку-у-у! До рассвета было еще порядочно, и потому голос петуха звучал одиноко. «Сумасшедший, что ли, — мелькнула мысль. — Иначе с чего бы трубить рассвет посреди ночи. Если ты кричишь в доме узбека, считай, что твои часы сочтены. Утром же попадешь в котел!» В кишлаках существует поверье: если петух кричит не вовремя, значит, кличет беду в дом, и от него следует быстрее избавиться. И самый лучший способ — это сварить из него шурпу на завтрак. «Главное, — пришла еще одна мысль, теперь уже о самом себе, — ты сам, йигит, не окажись таким петушком. Не труби раньше времени рассвета, и вообще будь сдержанным, меньше говори, а больше слушай…»
Ильхом вырос в семье Истокиных. Дед Миша, как Ильхом всю жизнь называет главу семьи, уже пенсионер, с того времени, как ему стукнуло шестьдесят.
Ильхом не раз задумывался над тем парадоксом, который существовал в этой семье. По отношению к себе, разумеется. Михаила Семеновича он называл дедом, его жену — бабой Ксенией, хотя рос в их доме с тех пор, когда и вовсе себя не помнил. Иначе обращаться к ним ему было запрещено. Они для него все равно, что мать и отец, однако фамилию он носит Сиддыкова. Даже отчество у него родное — Пулатович. Когда учился в седьмом классе, Ильхом решил исправить эту, как он считал, несправедливость. При вступлении в комсомол он задумал было стать Истокиным, но дед нахмурился, как туча, — что было признаком величайшего гнева.
— Ну, почему, дед? — огорчился тогда Ильхом.
— Потому, милый, — ответил старик, — что твой отец Сиддыков Пулат был для меня больше, чем братом. Он всегда мечтал, чтобы его фамилия осталась на земле, очень переживал, что врачи твоей матери Мехри запретили… В общем это тебя не касается. В Сиддыкове Ильхоме Пулатовиче воплотились имена твоего деда и отца, не говоря уже о твоем собственном, так что, брат, не гневи меня!
— Да не ругай ты парня, дед, в такой радостный день, — вступилась за Ильхома бабка, — не подумал он. Ну, что ты расстроился, сынок? Ты наш, во веки веков наш! А на деда не обижайся, он правду говорит.
— Да, правду, — глотая слезы и вздрагивая плечами, ответил Ильхом, — Саодат все дозволено, она стала Истокиной, а мне…
— Ах ты мой несмышленыш, — рассмеялась она, прижав его голову к себе, — подрастешь и сам все поймешь. Саодат ведь наша невестка, она жена Бориса. А девушка, когда выходит замуж, переходит на его фамилию и родителей мужа обязана называть мамой и папой. Так заведено не нами, внучек.