Воротничок сидел в компании пышноволосого человека в двубортном пиджаке. Дикштейн ничего не имел против гомосексуалистов как таковых. Для него Воротничок - человек, который работает в Евроатоме и виновен лишь в том, что обладает интересующими его сведениями.
Джазовое трио сменилось гитаристом, который исполнял немецкие народные песенки. Дикштейн не улавливал смысла большинства шуток, но остальная аудитория дружно хохотала. Несколько пар танцевало.
Дикштейн увидел, как Воротничок положил руку на колено своего спутника. Встав, направился к их нише.
- Привет, - весело сказал он. - Не вас ли я видел в Евроатоме недавно?
Воротничок побелел.
- Не знаю...
Дикштейн стиснул ему руку.
- Эд Роджерс, - представился он, называясь именем, под которым знал его Пфаффер. - Я журналист.
- Как поживаете, - пробормотал Воротничок. Несмотря на потрясение, у него хватило сообразительности не назваться.
- Мне пора бежать, - извинился Дикштейн. - Был очень рад увидеться с вами.
- Тогда до свиданья.
Повернувшись, Дикштейн покинул клуб. На данный момент он сделал все, что необходимо: Воротничок понял, что его тайны больше не существует, и испугался.
Дикштейн направился к себе в гостиницу, чувствуя стыд и угрызения совести.
На Рю Дик он почувствовал слежку.
Хвост явно был непрофессионален и даже не делал попытки как-то замаскироваться. Шел за ним в пятнадцати-двадцати ярдах, и кожаные подметки его туфель громко шлепали по тротуару. Дикштейн сделал вид, что ничего не замечает. Пересекая улицу, он мельком глянул на преследователя. Это был крупный молодой человек с длинными волосами, в коричневой кожаной куртке.
Через несколько мгновений из тени выступил другой молодой человек и остановился прямо перед Дикштейном, перегородив дорогу. Дикштейн остановился и стал ждать развития событий, раздумывая - что за черт? Он не мог себе представить, кому необходимо его выслеживать, почему те, кому это надо, пустили по следу неловких любителей.
В свете фонаря блеснуло лезвие. Преследователь сзади приблизился к нему.
Молодой человек перед ним сказал:
- Ладно, красавчик, гони-ка нам свой бумажник. Дикштейн испытал глубокое облегчение. Это были всего лишь уличные грабители, которые решили, что любой, покидающий ночной клуб, может стать их легкой добычей.
- Не бейте меня. Я отдам вам все деньги. - Он вынул бумажник.
- Давай его сюда, - приказал юноша.
Дикштейн не хотел вступать в драку с ними, но, если он мог легко расстаться с наличностью, то попал бы в затруднительное положение, потеряв все свои документы и кредитные карточки. Он вынул из бумажника банкноты и протянул их нападающим.
- Документы мне нужны. Возьмите деньги, и я ничего не сообщу о нашей встрече.
Стоящий впереди схватил деньги.
- Бери и кредитные карточки, - опять приказал тот, что сзади.
Стоящий впереди казался явно послабее. Дикштейн внимательно пригляделся к нему и вежливо попросил:
- Почему бы тебе не убраться у меня с пути, сынок? - И шагнул вперед, обойдя молодого человека по мостовой.
Кожаные подметки выбили дробь, кинувшись за Дикштейном, и теперь ему ничего больше не...
Резко повернувшись, он перехватил ногу этого мальчишки, когда тот занес ее для удара, и одним движением сломал ему коленную чашечку. Вскрикнув от боли, парень рухнул.
Владелец ножа бросился на Дикштейна. Отпрянув назад. Нат нанес удар нападавшему по голени, отклонился и снова ударил. Последовал выпад ножом. Отпрыгнув, Дикштейн нанес ему третий удар, точно в то же место. Раздался звук ломающейся кости, и грабитель рухнул на землю.
Несколько секунд Дикштейн смотрел на двух изувеченных воришек. Он чувствовал себя в роли отца, которому пришлось наказать непослушных детей. Сущие дети, лет семнадцати, прикинул он. Они были опасны, охотясь за гомосексуалистами. но этим вечером Дикштейн занимался тем же.
Он двинулся дальше. Перед ним был весь вечер, и все забудется. Нат решил, что утром покинет город.
Когда Дикштейн работал, то старался отсиживаться в гостинице, чтобы никому не попадаться на глаза. Он позволял себе даже выпивать, хоть пить во время операции было бессмысленно - алкоголь лишал ясности восприятия - и. в общем-то. он не испытывал потребности в нем. Он проводил часть времени, глядя из окна или просиживая у мерцающего экрана телевизора. Он не бродил по улицам, не околачивался в баре отеля, даже не спускался в гостиничный ресторан, предпочитая заказывать еду в номер. Но был определенный предел предосторожностям: человек не невидимка. И в холле отеля "Альфа" в Люксембурге он наткнулся на человека, который знал его.
Нат стоял у конторки портье, оформляя счет. Просмотрев его, протянул кредитную карточку на имя Эда Роджерса и ждал, чтобы подписать счет. И в это время голос у него за спиной произнес по-английски:
- Боже мой! Никак, это Нат Дикштейн?
Его охватил ужас. Как и любой агент, выступающий в другом обличье, он жил в постоянном страхе перед случайной встречей с кем-то из далекого прошлого, кто может разоблачить его. Но, как и любой другой агент, он готовился к таким ситуациям. Правило было простое: "Кто бы там ни был, ты его не знаешь". К этому их готовили в школе.
Дикштейну пришлось сразу же вспомнить все, чему его учили. Первым делом, он бросил взгляд на клерка, который в данный момент записывал его как Эда Роджерса. Клерк никак не отреагировал на обращенные к Дикштейну слова: то ли не понял или не слышал их, то ли не обратил внимания.
Чья-то рука хлопнула Дикштейна по плечу. Он соорудил на лице смущенную улыбку и повернулся, со словами на французском: "Боюсь, что вы спутали меня с..."
"Юбка ее была задрана до пояса, лицо пылало от наслаждения, и она страстно целовала Ясифа Хассана".
- Это в самом деле вы! - воскликнул Ясиф Хассан. И тут, возможно, из-за того, что перед ним предстало то ужасное мгновение в Оксфорде двадцать лет назад, Дикштейн на долю секунды потерял контроль над собой, выучка изменила ему, и он сделал самую крупную ошибку за свою деятельность. Потрясенный, он произнес:
- Господи, никак Хассан.
Тот улыбнулся, стиснул его руку и сказал: