Он бы и не отрывался от этого острого, измученного принятым решением лица. Больше ничего не надо, но она льнет, требует продолжения, направляет его голову вниз, чтобы ощутить поцелуи на груди, животе, еще глубже и сокровеннее. Горячо отзывается на всякое движение, всякую ласку.
Этери почти не закрывает глаз, чтобы запомнить, увидеть. Сергей почти не открывает, чтобы ощущать и не видеть. Так и запоминается - для него объятием ее ног и ее влагалища, для нее, сосредоточенным выражением и крепко сжатыми губами на мужском лице в первом движении во внутрь, переходящим в болезненное наслаждение атаками, ведущими к неизбежному финалу.
Целует, гладит, шепчет что-то неразборчивое, но влюбленное. Утирает слезы. Снова целует. Слушает ее поцелуи в ответ, поцелуи просто так. Укрывает в объятиях, чтобы уснуть, зная - она рядом. Столько, сколько еще возможно.
Просыпается от звука колесиков чемодана, катящегося по полу к выходу. Потом гаснет свет, открывается и закрывается входная дверь. И значит - это было “прощай”.
Включает только что выключенный свет. Находит тот самый коньяк. И без всяких стаканов делает глоток. Еще глоток. Ему бы опьянеть. И уснуть. И не просыпаться никогда больше, чтобы ничего не делать, никуда не ехать, ни с кем не разговаривать. И не знать ничего. Вообще.
Утром понимает, что коньяк хороший. Голова даже не болит, так слегка гудит. И есть силы развлекать детей и смеяться на камеры. И все ждет, что сейчас будет выдох, после которого в груди перестанет болеть от вдохов. И не перестает.
========== Часть 95 ==========
Первый раз Сережа запил всерьез по дороге из Москвы в Казань. От Ташкента долетел трезвый, убитый, словно до смерти замерзший. Даня даже удивился, что Дуд куда-то собрался, а не остается с ним и Алинкой в теплом городе до упора.
- Думал, втроем полетим,- недопонял масштаб трагедии Глейхенгауз.
- Ребят,у меня дела неотложные, я подхвачусь с вами из Москвы. Все одно пересадка,- сообщил о своих планах Дудаков.
Фигуристка и хореограф переглянулись, хором пожали плечами, но что они могли сказать, что вылет со спортсменами, которые не оставались прогуливаться и дышать почти летом, не имеет смысла при дальнейшем перелете в сторону Дальнего Востока? Может, там и правда что-то неотложное? Может, даже в “Хрустальном”. Этери вот тоже улетела, хотя планировала остаться на день и ехать со всеми. Но главного тренера никто не контролировал. Уж ее-то планы и вовсе были непредсказуемы и часто диктовались требованиями извне.
Собственно дети и останавливали от того, чтобы начинать набираться в аэропорту вылета. А в Москве не останавливало ничего. И во время трехчасового ожидания Сергей Викторович бессмысленно и беспощадно пил коньяк. Просто чудо, что его вообще пустили на рейс. Видимо, впечатление он производил лучшее, чем чувствовал себя.
Вырубился еще на взлете. Усталость, общая разбитость и растерянность дали себя знать, все полтора часа с небольшим хвостиком, спал мертвым сном. И, кажется, не проснулся бы, если бы не весьма внушительная тряска за плечо и чуть ли не вкрикивание в ухо от бортпроводинка:
- Мужчина, проснитесь! Посадка!
И сил выйти хватило. И до места добрался не перепутав адрес, хотя ничегошеньки не соображал. И обвалился в объятия Ксении всем весом в невнятным:
- Прости, я что-то устал.
За окнами был очень поздний вечер. На диване спало и громко храпело тело мужчины, добиваясь которого, Ксюша презрела многие правила морали и даже некоторые божеские законы.
Слава богу, дочь не видела меру “усталости” обожаемого папочки. Оставалось надеяться лишь на то, что это все же разовая акция и вызвана она трудным сезоном, длительным перелетом и неожиданностью смены всего и вся. Надеяться, вообще, надо на лучшее, а не как обычно. Как обычно и само случится.
Женщина огляделась. Квартира была намного приятнее московской в почти те же деньги. Можно было бы снять поближе к центру, но и так хорошо: отличный район, обставленная, с хорошим ремонтом трешка. У Кати светлая спальня. У них тоже приятная комната будет. Если все, конечно, совсем пойдет наперекосяк, то всегда можно перебраться к родителям или отказать арендаторам, но есть надежда, что не придется. Семьей лучше. У них ведь теперь семья.
Снова бросила взгляд на спящего пьянчужку на диване. Не таким она себе представляла первый вечер совместной жизни. Это было даже не как всегда, это было хуже.
- Этери, я не согласен!- неожиданно совершенно трезво и внятно проговорил Дуд во сне, и снова захрапел.
Даже пьяный, даже спящий он был не здесь. И не с ней. Так тоже не представлялось. Стало тоскливо. И наутро тоска продлилась и усилилась.
Дудаков проснулся смурной, с больной головой, красными глазами и в поганом настроении. Увидев свой чемодан под порогом буркнул:
- Ты бы его разобрала, или мне придется?
Ушел умываться, вытащив щетку и бритвенные принадлежности. Потом бурчал по поводу отсутствия тапок и халата, оставшихся в Москве, в съемной квартире. Вроде и не к ней были претензии, а выходило, что все время именно Ксюша все делает не так. От завтрака отказался. И неудивительно: похмелье - штука противная. Поворчал, что нет нормального обезболивающего, хотя все было. Оттаял только рядом с дочерью.
Ребенок не бесил его ни своим голосом, в отличие от матери Кати, которая усугубляла головную боль, ни кручением вокруг папочки, ни тысячей историй. В конце концов отец подхватил девочку на руки и сказал:
- Пошли меня одевать и покупать все, что надо, чтобы я был красавчик!
И, слава богу, ушел из дома. Только тут несчастная Ксения поняла, что смогла расслабиться. Никогда, просто никогда до этого Сережа таким не был. Он же милый и добрый человек. Всегда готовый подстроиться под какие-то мелкие неудобства. Но, бог даст, это только первые дни. Обживется и успокоится. Ей нужно немного потерпеть. Ему тоже трудно.
Сереже было трудно, но вряд ли Ксюшино терпение упрощало эти трудности. Он и рад бы был стать собой: спокойным, терпеливым, легким человеком, но чем больше женщина старалась, тем больше он тосковал. Не та была женщина. И той не станет. Вот и все. Угнетало не только это, а еще и предательство. Иначе он свой поступок не называл. И другим не считал. Предал одного любимого человека ради другого. И он, конечно, попытается взять себя в руки, хотя бы, чтобы первое предательство не потянуло за собой второе. Кате не нужен такой папа. Папа должен быть бодрым, веселым и надежным. Он таким станет. Чуть позже. После Хабаровска. Пока у него похороны и поминки. Интересно, как Этери выбирается из того, что он с ней натворил?
Этери работала. Она просто не знала другого пути выживания. Всю свою жизнь эта женщина приходила лечить свои боли и страхи на лед. В любом состоянии ехала, шла, бежала к своему месту силы: белому овалу с замороженной водой. Лед объяснял ей правду.
Сегодня Гоша катался с малышами. Поля отвела свои детские группы и тоже сидела с предъюниорами. Артем поглядывал на работу на льду. И стоило привыкать, что так будет выглядеть отныне ее команда. Эти трое и еще Даня. Следить за работой на прыжках, объяснять детям, учить, держать над холодной твердью на лонже будет парень, которого когда-то учила прыгать сама Этери.
- Тем, ну, чего она у тебя так вываливается из круга-то?!- не выдерживает, глядя на очередную ошибку Алисы.- Что ты ее не поправишь?!
Артемий хороший тренер. И дергает она его не потому что он не поправляет, а потому что он - не тот. И все - не то.
Утром опять натыкалась на Сережу по квартире. Пообещала себе, что соберет все его шмотки, засунет в одну коробку и закинет ту куда подальше в кладовку до появления хозяина. Вот, и это тоже надо обсудить, когда он приедет за своими вещами? Сил на подобные разговоры не было совсем. Решила, если сам не спросит, то все это оставить до отпуска. В Штатах, рядом с Дишкой будет легче. Все будет легче, даже то, что больно. Даже, может быть, она перестанет сама себя терзать, что это было ее решение, ее настойчивое желание, чтобы он выбрал дочь. Правильное желание, только злое к себе. Небережное. Злиться хотелось на него, а злилась на себя. По нему болела. И ревела. Внезапно, наткнувшись взглядом на что-то, вплоть до тарелки, куда выкладывал подгоревшую яичницу, заливалась слезами.