Мне доводилось наблюдать, как отличные стрелки — призеры первенств Великобритании — с пятидесяти ярдов стреляли из винтовок по кошкам — и хоть бы волосок с тех упал! Я часто думаю, что вместо того, чтобы палить по мишеням, тарелочкам и прочей ерунде, спортсмены должны стрелять по кошкам: кто попадет, тот и будет сильнейшим.
Но, как бы то ни было, кошки убрались; скорее всего их отпугнуло яйцо. Когда я его бросал, оно показалось мне тухлым. Я пошел спать, сочтя инцидент исчерпанным. Через десять минут кто-то властно нажал на кнопку электрического звонка. Я постарался не обращать на него внимания, но звонили уж слишком настойчиво, и, накинув халат, я пошел к воротам. Там стоял полицейский. У его ног лежали все предметы, выброшенные мною из окна, за исключением яйца. Похоже, он собирался пополнить ими свою коллекцию. Он спросил:
— Это ваше?
— Мое, но больше мне не нужно. Если хотите, то можете взять себе.
Он не обратил внимания на мое предложение и продолжил допрос:
— Вы выбросили эти веши из окна?
Я не стал запираться:
— Вы совершенно правы.
— А почему вы выбросили эти вещи из окна? — не унимался он.
Для немецких полицейских составлен специальный вопросник: вопросы следуют в особом порядке, и он ни одного не пропустит.
— Я бросался этими вещами из окна в кошек, — ответил я.
— В каких кошек? — продолжал занудствовать полицейский.
Это их любимый вопрос. Со всем сарказмом, какой позволяли мне мои знания немецкого, я отвечал, что, к стыду своему, не знаю, что это были за кошки. Я объяснил, что лично с ними не знаком, но если полиция соберет всех подозрительных кошек, то я, пожалуй, попробую опознать их по характерному крику.
Немецкий полицейский шуток не понимает, и слава Богу; несомненно, в Германии шутки с человеком в мундире кончаются крупным штрафом — это называется «обращение к должностному лицу без должного почтения». Он просто ответил, что опознание кошек не входит в обязанности полиции; в обязанности полиции входит оштрафовать меня за то, что я бросал предметы из окна.
Я спросил, что принято делать в Германии, когда кошки по ночам не дают вам спать, и он объяснил, что в таких случаях следует подать в полицию жалобу на владельца кошки, а полиция предупредит его и, в случае необходимости, распорядится отстрелять кошку.
Я спросил, как, по его мнению, можно установить владельца кошки. Немного подумав, он посоветовал мне проследить, куда кошка пойдет спать. После этого спорить с ним охота у меня пропала; контрдоводы, мгновенно созревшие, совсем бы испортили дело. Ночное развлечение обошлось мне в двадцать марок, и ни одному из четырех полицейских чинов, допрашивающих меня, выдвинутое против меня обвинение не показалось странным.
Но все нарушения и проступки меркнут при сравнении с таким жутким преступлением, как хождение по траве. В Германии ходить по траве не разрешается нигде, никогда и ни при каких обстоятельствах. Трава в Германии — предмет поклонения. В Германии прогулка по траве расценивается как святотатство, это еще кощунственней, чем пляска под волынку в мусульманской мечети. Даже собаки почитают немецкую траву: ни одна немецкая собака даже в мыслях не ступит на газон. Если вам в Германии попадется собака, бегающая по траве, то можете быть уверены — эта собака принадлежит какому-нибудь нечестивому иноземцу. У нас в Англии, когда хотят оградить какое-нибудь место от собак, его окружают сеткой, укрепленной на шестифутовых столбах, да еще поверху утыкают острыми кольями. В Германии же в центре такого места вешают табличку: «Hunden verboten»[12] и любая собака, в жилах которой течет немецкая кровь, посмотрев на эту табличку, пойдет прочь. Я видел в одном немецком парке, как садовник в специальной войлочной обуви осторожно прошел на лужайку и, сняв оттуда жука, мрачно, но весьма решительно посадил его на гравий и долго стоял, следя, чтобы жук не попытался вернуться на траву; а жук поспешно сполз в канаву и потрусил вдоль дорожки, на которой было обозначено: «Ausgang».[13]
В Германии каждому сословию в парке отведена специальная дорожка, и никто, под угрозой лишения всех прав состояния, не имеет права воспользоваться дорожкой, предназначенной другим. Есть специальные дорожки для велосипедистов и специальные дорожки для пешеходов, аллеи для верховой езды, проезда для легковых экипажей и проезда для ломовых извозчиков, тропинки для детей и для «одиноких дам». Отсутствие специальных маршрутов для лысых мужчин и «передовых женщин» всегда казалось мне досадным упущением.
В дрезденском Grosse Garten[14] я как-то встретил пожилую даму, в растерянности стоящую на пересечении семи дорожек. Над каждой висели угрожающие объявления, сулящие суровые кары всякому, для кого эти дорожки не предназначены.
— Прошу извинить меня, — сказала пожилая дама, узнав, что я говорю по-английски и читаю по-немецки, — не могли бы вы сказать мне, кто я и куда мне идти?
Разглядев ее повнимательней, я пришел к выводу, что она «взрослая» и «пешеход», и указал ей дорожку. Посмотрев на дорожку, дама разочарованно повернулась ко мне.
— Но мне туда не надо, — сказала она. — Можно мне пойти по этой?
— Упаси вас Бог, мадам! — ответил я. — Эта дорожка специально для детей.
— Но я им не сделаю ничего дурного, — сказала старушка улыбнувшись.
Есть старушки, которые не делают детям ничего дурного, и она была явно из таких.
— Мадам, — ответил я, — если бы это зависело от меня, я бы доверил вам идти по этой дорожке, даже если бы там находился мой первородный сын. Я всего лишь ставлю вас в известность о законах, существующих в этой стране… Если вы, особа явно взрослая, отважитесь пойти по этой дорожке, вас неминуемо ждет штраф, а то и тюремное заключение. Вот ваша дорожка, здесь недвусмысленно написано: «Nur fur Fussganger»,[15] и послушайтесь моего совета: ступайте-ка поскорей по ней, а то стоять и размышлять здесь не разрешается.
— Но она идет совсем не в ту сторону, куда мне надо, — сказала старушка.
— А это уж не нам решать. Она идет в ту сторону, куда нам следует идти, — ответил я, и на этом мы расстались.
В немецких парках есть скамейки, на которых висят таблички: «Только для взрослых!»,[16] и маленький немец, как бы ни хотелось ему посидеть, прочтя эту надпись, двинется дальше на поиски скамейки, на которой разрешается сидеть детям; и он аккуратно залезает на эту скамейку, стараясь не запачкать деревянное сиденье грязными ботинками. Представьте себе, что в парке Реджент или Сент-Джемс появилась скамейка с табличкой: «Только для взрослых». Туда сбегутся дети со всей окрути и устроят драку за право посидеть на ней. Ну а взрослому не удастся и на полмили приблизиться к ней, такая там будет густая толпа ребятни. Маленький же немец, случайно севший на такую скамейку, пулей слетит с нее, как только ему укажут на его оплошность, и пойдет прочь, низко опустив голову и покраснев до корней волос от стыда и раскаяния.
Было бы неверным утверждать, что германское правительство не проявляет отеческой заботы о детях. В немецких парках и садах для них отводятся специальные площадки,[17] где имеется куча песка. Здесь можно вволю попечь куличиков и понастроить замков. Куличик, выпеченный из песка в каком-нибудь ином месте, кажется маленькому немцу безнравственным. Удовольствия ему он не доставит; душа его восстанет против него.
«Этот куличик, — скажет он себе, — выпечен не из того песка, который правительство специально выделило для этих целей. Он выпечен не в том месте, которое правительство специально отвело для их выпечки. Я ему совсем не рад, это не куличик, а беззаконие». И пока его отец не заплатит, как полагается, штраф и, как полагается, не всыплет ему, совесть его будет неспокойна.