— И иностранные номера тоже мне понравились,— Егор Иванович одобрительно закивал головой.
— Подходящие. Джонни Углюк здорово работает на проволоке. Надо же: двенадцать сальто в темпе на проволоке! Правда, с селами, и все же...
— Сёдами?
— А вы разве не заметили? Джонни сальто крутит в темпе, по не одно за другим. Сделает одно — сед. Ну, как вам объяснить?.. После сальто он сразу же боком или вразножку садится на прово локу, она на амортизаторах, подбрасывает Джонни вверх, и опять он стоит на проволоке, и новое сальто. Сед — для точности баланса.
Егор Иванович с уважением посмотрел на паренька. Дока он в своем цирковом искусстве. Обычно подростки худые, угловатые. А этот— крепко сбитый, мускулы так и играют.
Он хотел было уже отпустить ученика, как вдруг вспомнился ему другой иностранный номер — «Прогулка на яхте». Уж до чего не был искушен в тонкостях циркового мастерства Канаев, и тот не мог взять в толк, зачем надо было выписывать из Германии за валюту столь слабеньких артистов... На манеж выкатывалась маленькая лодочка на колесиках. В лодочке находилась яркая блондинка, а вокруг бегал здоровенный детина, размалеванный клоуном, совершенно бездарный. Он ухаживал за блондинкой, бросал ей бутафорские цветы, а она возвращала ему их. Затем детина бросал ей бутафорские апельсины. Они перебрасывались максимум тремя предметами. Вот и все. Возвратившись после представления домой, Егор Иванович ради спортивного интереса попробовал жонглировать двумя яблоками... Через полчаса он уже жонглировал тремя яблоками. Не очень уверенно, разумеется, но кое-что получалось.
— Послушай, Алеша,— спросил Канаев.— А вот этот номер с яхтой... Зачем его пригласили?
Алеша потемнел лицом, нахмурился.
— А я почем знаю? Мы все удивляемся. Правда, кто-то сказал, что Эрвина Гросса с женой Матильдой просто навязали, дескать, не все же номера экстра класса вам давать. У вас в Советском Союзе нет безработицы, а у нас есть. Эрвин Гросс уже восемь месяцев не имеет ангажемента...
Алеша помолчал и закончил:
— Пожалели герра Гросса, наверно. Все-таки трудящийся человек.
— Ну если так... Тогда понятно. Только вот мне сдается, что не симпатизируешь ты этому герру Гроссу.
Парнишка вскинул на заведующего синие гневные глаза.
— Фашист он!
— Ну уж!.. Сам сказал, что Гросс этот был восемь месяцев безработный.
И тогда Леша, прерывисто дыша, ошеломил Егора Ивановича:
— Это тот самый фашист, которого я... камнем по башке! У него и шрам на виске.
Наступило молчание. Канаев размышлял. В тридцать третьем году Леше было лет десять. Как мог он запомнить лицо человека да еще проезжавшего в машине?.. Это фантазия. Взрослые часто совершают ошибку, обвиняя, изобличая ребенка во лжи, когда он всего-навсего фантазирует. Ребенок живет в мире иллюзий. Он скачет верхом на палочке, а ему представляется, будто он на лихом коне. Ребенок положил стул на спинку, и вот уже готов паровоз...
«Гу-гу-у-у!» Некоторые детские фантазии со временем как бы обретают реальность... Точнее, иллюзию реальности. Так и Алеша. Десятилетним ребенком он жил в Германии, слышал разговоры взрослых о бесчинствах фашистов, может быть, видел марширующих штурмовиков, гитлеровцев, проезжающих на автомобилях... Лицо какого-то фашиста запомнилось ему... И вот спустя три года Леша встречает другого немца, Эрвнна Гросса. В глазах подростка теперь все немцы поголовно фашисты. Значит, и этот бездарный артист тоже фашист!.. Возможно, внешне Гросс и напоминает подростку того гитлеровца...
Леша прервал молчание.
— Вы не думайте, Егор Иванович... Мне не показалось. Я даже друзьям своим ничего о Гроссе не говорил. Скажу — засмеют. А вам сказал.
— Спасибо за доверие, Леша.
— Я не врал, что камнем того... Этого Гросса! Честное слово. Как вышло? Улочка узенькая. Машина выворачивала на нее медленно, осторожно. Он на меня и посмотрел. Улыбнулся и рукой помахал, за немецкого киндера меня принял. Глаза мне его запомнились, никогда больше таких не видел. Один светлый, а другой темный. И у Гросса такие же глаза.