— А как диверсант после взрыва в горящем цехе очутился?— спросил Гога.
— Не рассчитал малость. Он как раз в проходную завода зашел, когда ахнул взрыв. Тут, конечно, стали хватать и обыскивать всех подряд, невзирая на пропуска. А у него в кармане пистолет! Хотел было назад податься — охрана за ним, он от нее. Стал отстреливаться. Охранника ранил. И бросился к горящему цеху, думал, наверно, что там-то его искать не станут. Но его и там обнаружили. Тогда он забрался в кабину портального крана. Кругом железо, от пуль защищен. Да и понимал, что его живьем хотят взять. Долго отстреливался. Десять пустых обойм нашли! А как завидел чекистов, сразу сомлел—и дёру!
Пыжик умолк. Молчали и трое его приятелей. Вот, оказывается, каков в действительности лик фашизма! Они думали, что фашист— это обязательно окровавленный топор в волосатых лапах, торчащие клыки! А этот... в смешной волосатой кепочке, в сапожках брезентовых, как какой-нибудь весельчак цирковой экспедитор, который встречает приезжающих артистов, размещает по квартирам, провожает... А Эрвин Гросс!.. Значит, ни при чем...
— Да!— воскликнул вдруг Федька.— Совсем забыл. Тот в штатском велел вам передать... Если вы в каком-нибудь другом городе встретитесь в одной программе с Гроссом, то продолжайте наблюдение. Но очень осторожно. И попрощайтесь с ним здесь перед отъездом по-товарищески, подарите пустячок какой-нибудь «на добрую и вечную память». И еще сказал штатский: «Передай товарищам, что мы на них надеемся. И если что обнаружат, пусть сразу сообщат. Назовут себя — и все. Л с Гроссом они обязательно еще встретятся. Если и не все вместе, то поочередно».
— Эх ты!—возмутился Алеша.— Самое главное чуть и не позабыл.
Пыжик покраснел, шмыгнул носом.
— Самое главное я нарочно под конец оставил, чтобы вы хорошенько запомнили.
Разговор этот происходил в школьном парке, за прудом, во время большой перемены. Сторож Пахомыч ударил в колокол.
— Пошли, ребята,— сказал печально Гога.— Последние уроки остались в этой школе. Жаль. Жаль уезжать. Хорошая все-таки школа!
ТРИ ГОДА, СПРЕССОВАННЫЕ В ОДИН РАССКАЗ
Время летит быстро, очень быстро, мои юные читатели! Иной раз вам, наверно, досадно бывает. Ах, как медленно тянется время. Целых два, а то и три года ждать паспорта! А до получения школьного аттестата — вечность! И усы никак не растут — вот досада!
Не серчайте на время, ребята. Оно знает, что делает. И паспорт в свое время получите, и аттестат; и усы вырастут (у бывших мальчишек, разумеется,— не у девчонок). И надоест еще бывшим мальчишкам каждый день бриться...
Не успеете оглянуться — а вы уже взрослые-превзрослые! И так вам вдруг захочется стать юными, что хоть плачь. А время необратимо! Так что не сетуйте на него. Радуйтесь тому, что молоды, полны сил. И главное — не транжирьте его, время, без толку. Уже сейчас постарайтесь выбрать жизненный путь, и следуйте по этому пути упрямо, не жалея сил, мужественно преодолевая препятствия, невзгоды. И тогда ваша жизнь будет прекрасна.
Это вам только кажется, что время почти не движется. С годами оно летит, мчится, все быстрее и быстрее...
Я рассказываю вам о моих товарищах, и мне все кажется, что события, о которых я повествую, происходили не сорок лет тому назад, а вчера. Только вот все затянуто какой-то дымкой. Это— дымка времени.
И пока я сейчас рассуждал, знаете, сколько времени прошло?.. Никогда не догадаетесь...
Целых три года! Чудеса, не правда ли? Однако в литературе, в искусстве такое часто случается. Вы, например, смотрите в кинотеатре знаменитый фильм «Чапаев». На экране перед вашими глазами — несколько месяцев из жизни легендарного героя Гражданской войны. А кончился фильм, посмотрели на циферблат, всего полтора часа прошло. Если даже не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой читать «Тихий дон» Михаила Шолохова, то все равно не больше двух недель понадобится. А ведь эпопея эта охватывает многие годы из жизни донского казачества.
Так вот, миновало три года. 1939-й год! Товарищам моим уже по шестнадцати лет. Они стали выдающимися мастерами циркового искусства. Но по-прежнему в школе учатся. Точнее — в школах. За учебный год приходится им менять по семь-восемь школ! Трудно ребятам приходится. В одной школе отстали с прохождением учебной программы, в другой, напротив, вперед ушли. В каждой школе свои традиции, свои требования. Где больше внимания точным наукам уделяют, где — гуманитарным дисциплинам. А ведь приятелям моим и работать приходится, и репетировать часами. Без напряженного труда мастерство не приходит. Однажды мне Алеша признался: «Знаешь,— сказал он,— кого я больше всех на свете ненавижу?» — «Наверное, Эрвина Гросса», — предположил я. «Гросса точно, ненавижу. Но, честно говоря, люто ненавижу я свой будильник!»