— Он сказал мне, — продолжал отец, — что, по его мнению, продление твоих занятий юриспруденцией было бы абсолютно бесполезной тратой времени. У тебя нет ни малейшего интереса к этой профессии.
Я готов был разрыдаться от досады, но лишь крепче сжал губы и молчал. Отец потратил значительную сумму денег, стремясь сделать из меня юриста, и вряд ли он был виноват, что у меня не было склонности к этой профессии.
— Ты, конечно, мог бы работать здесь, — продолжал отец без особого энтузиазма, — однако не думаю, что и это тебе понравится.
Я прекрасно знал, что это мне не понравится. Два моих старших брата работали на предприятии отца, но у меня про изводство машин не вызывало ни малейшего интереса.
После недолгого размышления отец продолжал:
— Твой двоюродный брат Гарри Марриот живет в Канаде. Он уехал туда в 1912 году, изучил фермерское дело, и теперь у него своя скотоводческая ферма.
Тут я сразу же вышел из неподвижного состояния, оживленно наклонился вперед, обхватил подбородок обеими руками и оперся локтями о конторку.
— Гарри Марриот в Британской Колумбии, да? — спросил я, еще больше подавшись вперед.
У меня было смутное представление о самой западной провинции Канады, но я еще в школе увлекался описаниями путешествия Маккензи[3] через всю Канаду к Тихому океану и опасного похода Саймона Фрейзера[4] вдоль реки, носящей теперь его имя.
Почувствовав, что его слова вызвали у меня внезапный интерес, отец решил не упустить момента. Он утвердительно кивнул головой.
— Он в Британской Колумбии, в Клинтоне, у озера Биг-Бар. Там ты сможешь охотиться сколько угодно. И ловить рыбу. Вокруг его фермы великолепная охота на оленей. Кажется, там есть и медведи. Форель в ручье прямо у его дверей. И ко нечно, ты станешь сам фермером, а там, через четыре-пять лет… — он остановился, прикрыл один глаз, размышляя (отец никогда не упускал из вида финансовую сторону), затем открыл его и быстро закончил. — Обеспечить тебя практикой юриста стоило бы мне недешево. Возможно, скотоводческая ферма и небольшое стадо не обойдутся слишком дорого, если затраты будут гарантированы.
С тех пор прошло два года, хотя мне казалось, что прошло двадцать два. Год я прожил у Гарри Марриота. Его маленькая ферма была расположена в двадцати пяти милях от Клинтона, небольшого зажатого горами фермерского поселка с деревян ными домами, гостиницей и сараем для фуража. Приблизи тельно в тридцати милях южнее Клинтона находился Аш крофт — ближайшая станция главной линии Канадской Тихоокеанской железной дороги.
Я достаточно потрудился у Гарри Марриота для того, чтобы ладони мои покрылись волдырями, а потом затвердели от ру коятки битенга — канадского обоюдоострого топора — достаточно для того, чтобы овладеть сложным искусством погрузки клади на вьючную лошадь, чтобы знать, как укрепить эту кладь на спине лошади с помощью великолепного узла на веревке, достаточно для того, чтобы узнать следы оленя на топких берегах ручья Биг-Бар, и, наконец, достаточно для того, чтобы понять, что и у озера Биг-Бар, и в любом месте фермерская деятельность была не для меня. Не то, чтобы я возражал против работы, но просто к скотоводству, как и к юриспруденции, у меня не было интереса. Вот почему в конце весны 1921 года я оседлал своего пегого, погрузил почти все свои пожитки на вьючную лошадь, сказал Гарри Марриоту «будь здоров» и направился на север. Я чувствовал, что в этой бескрайней глуши найдется уголок, где я смогу обосноваться и пустить корни, и где я по-настоящему увлекусь чем-нибудь. И вот в сотне миль севернее озера Биг-Бар, к западу от реки Фрейзер, в округе Чилкотин, в глубине Британской Колумбии я, наконец, нашел все, что искал.
На девушке была синяя юбка из набивного ситца. Такую юбку нельзя было купить на какой-либо фактории или выписать по каталогу почтовых заказов. Она была явно сшита своими руками, прекрасно облегала фигуру и была аккуратна и безуп речно чиста. Блузка же была такой, какие обычно выписывают по почте. Она была, видимо, из креп-жоржета, и ее белизна подчеркивала черноту коротко подстриженных волос девушки. Я заметил, что она слегка прихрамывает, и подумал тогда, что, возможно, одна из ее черных кожаных туфелек натерла ногу. Но как я узнал позже, дело было не в том. У девушки было слегка удлиненное лицо, напоминающее по форме яйцо ржанки и покрытое веснушками, похожими на пятнышки этого яйца. Девушка была так привлекательна, что я не мог отвести глаз от ее лица.
Затем я также беззастенчиво стал рассматривать старую индианку. Несомненно, передо мной было самое старое чело веческое существо, которое мне когда-либо приходилось видеть. Лицо было сморщено, как чернослив, и почти так же черно. На ее голове вместо шляпы был черный шелковый платок. Две длинные пряди седых волос, выбившихся из-под платка, свисали почти до пояса. На ней было черное ситцевое платье и ситцевая кофточка. Несмотря на теплую погоду — на календаре в нашей лавке в то утро значился первый день июня — ее плечи покрывал тяжелый шерстяной платок. Вместо кожаных туфель на ее маленьких, почти детских ногах были зашнурованы грубые индейские мокасины.
Я снова взглянул на девушку.
— Кто она? — спросил я с бесцеремонным любопытством. Девушка внимательно посмотрела на меня, прежде чем ответить.
— Моя бабушка.
— Ваша бабушка! Но ведь она чистокровная индианка, — выпалил я, не в состоянии ни удержать то, что вертелось у меня на языке, ни подобрать нужные слова.
Девушка не спускала с меня испытывающего взгляда карих глаз.
— Да, — услышал я спокойный ответ. — У меня тоже есть частица индейской крови.
И с легкой улыбкой, притаившейся в уголках рта, она добавила:
— Я сама на одну четверть индианка.
Я внимательно рассматривал сморщенное лицо старухи.
— Она, должно быть, очень стара, — сказал я. Слегка кивнув головой, девушка ответила:
— Лале девяносто семь лет.
— Лала? — Какая-то звенящая музыка слышалась в этом непривычном имени.
— Лала — индейское имя, — тут же разъяснила мне девушка.
Взяв с прилавка карандаш, я сделал на обрывке промо кашки несложный подсчет. Выходило, что Лала родилась приблизительно в 1830 году. Тогда в этом краю почти не было белых, да и теперь их немного.
У молодости есть свои смелые пути, своя манера вторгаться в неизвестное. В девушке было что-то такое, что не только вызывало у меня любопытство, но и требовало поближе позна комиться с ней. И я продолжал свои вопросы:
— А где вы с Лалой живете?
— За две мили отсюда, на холме, — ответила она, показав на склон холма к северу от лавки.
Я снова посмотрел на Лалу. Все это было загадочно, ибо индейская резервация находилась в трех милях южнее фактории.
Однако внучка старухи, по-видимому, легко читала мои мысли.
— Белый человек, — спокойно продолжала она, — увел Лалу из ее семьи, когда ей было пятнадцать лет. С тех пор она не живет среди индейцев.
У меня была на пастбище своя верховая лошадь, которой не мешало поразмяться. Старая индианка могла быть удобным предлогом, и я ухватился за него.
— Нельзя ли мне навестить Лалу как-нибудь вечерком после работы?
— Я думаю, что Лала не будет возражать. Она слишком стара, чтобы возражать против чего бы то ни было. Вы даже можете ей понравиться, если иногда прихватите с собой мешочек с табаком.
Так я впервые встретился с Лилиан, которая потом делила со мной все трудные часы (а их было немало) и с одинаковым терпением принимала все хорошее и плохое, что нам посылала судьба. Чем больше я узнавал эту девушку, тем чаще я вспоминал о ручье, который увидел весной 1922 года. Я хотел вернуться к этому ручью и остаться там. И я хотел, чтобы со мной была Лилиан, и у меня были некоторые основания полагать, что она мне не откажет. Решающую роль в этом деле сыграла Лала.
В голове у мудрой старой Лалы был неистощимый запас сведений об этом крае, каким он был до появления там первого белого человека. Хотя Лала не имела представления о книжной биологии, ей, как и ее соплеменникам, приходилось в повседнев ной жизни сталкиваться с законами природы. Здесь, в этой глуши, люди целиком зависели от запасов дичи в лесах. Лала хорошо знала «Семь лет изобилия и семь лет голода», хотя она и не читала библии. Периодические изменения в природе, с которыми так тесно связана жизнь диких племен, были ей так же хорошо знакомы, как алфавит детям цивилизации. Лала училась биологии у самой природы, и лучшей школы ей нельзя было бы и пожелать.
4
Саймон Фрейзер — служащий Северо-Западной пушной компании, исследовавший в нач. XIX в. Западную Канаду.