И тут сморщенная и слепая на один глаз старуха хлопнула в ладоши и закричала: «Спросите старого Тенассти! Пусть он пощупает рога зверя и понюхает шкуру. Быть может, он скажет, что это за олень и откуда он появился в наших лесах».
Итак, они принесли шкуру и рога ко входу в хижину старого Тенассти, ослепшего за пятнадцать лет до того. Он сидел и выдирал волоски с подбородка при помощи самодельного пинцета. Индейцы положили свою ношу к ногам старика и отступили, ожидая его суждения в глубоком, почтительном молчании. Сначала старый охотник ощупал своими костлявыми пальцами каждый зубчик на рогах. Затем приподнял часть шкуры и понюхал ее, выщипав из нее немного меха. После этого старик целых пять минут задумчиво смотрел в пространство, бормоча что-то про себя. Наконец он заговорил вслух.
— Большой олень, какой белый люди вапити называй, моя много убей давно, давно, когда белый люди в наш земля ходи нету. Этот мясо, — он постучал пальцем по рогам, — другой мясо.
Тут старый охотник помолчал несколько секунд, как если бы после этой короткой речи у него не осталось ни сил, ни желания продолжать разговор. Однако он собрался с духом и продолжал:
— Очень многа олень ходи в наш земля, белый люди называй такой олень самец-олень. Когда мой глаза смотри, моя больше такой олень убей, чем лист на дерево весной есть.
Он снова помолчал, неуверенно ощупывая шкуру, затем усталым голосом, недоуменно покачивая головой, он сообщил своим почтительным слушателям:
— Этот очень большой олень. Такой олень моя никогда не видал.
И если старый Тенассти, доживший до ста шести лет и знавший времена, когда индейцы одевались только в звериные шкуры и когда белый человек был такой же редкостью в Чилкотине, как и белый дикобраз, — если он не знал, что это за олень, кто же еще из охотников или звероловов мог это знать?
В конце концов не кто иной, как Бечер — англичанин с торгового пункта решил эту загадку. На рубеже прошлого и этого веков Бечер был агентом компании Гудзонова залива, торгующей с мирными индейцами в северо-восточной Британской Колумбии. В то время американские лоси стали появляться в северных районах этой провинции, и Бечер начал вести торговлю пушниной с индейцами, приносившими ему мясо и шкуры этих лосей. Итак, когда индейцы из резервации Риск-Крик принесли в лавку рога и шкуру невиданного зверя, чтобы узнать, можно ли их продать, Бечер дал им на один доллар чая за шкуру и на шестьдесят центов жевательного табака за рога и в придачу открыл им подлинное название этого представителя животного мира.
Прошло почти четыре года, прежде чем в Чилкотине был убит еще один американский лось. И когда я появился в этих краях, мало кто из индейцев, не говоря уже о белых, видел следы этого зверя, а тем более его самого.
Осенью 1925 года, охотясь у истоков ручья Риск, я чуть не столкнулся лоб в лоб с абсолютно незнакомым мне зверем. И мне также подсказал инстинкт, что мясо его должно быть съедобным и что лишь двадцать пять шагов отделяют дуло моей испытанной винтовки от шеи зверя, обреченного стать ее жертвой. Я вскинул винтовку, прицелился в шею животного и, надеясь на удачу, спустил курок. Каковы же были мое удивление и торжество, когда зверь сразу замертво упал на землю.
Когда мы обосновались у истоков ручья Мелдрам, там уже не было недостатка в лосях, и в любое время года требовалось лишь несколько часов охоты, для того чтобы застрелить самца. Каждое болото и каждый луг были испещрены их глубокими сле дами, и каждый клочок солонцеватой почвы в лесу был взрыт и превращен в грязь бесчисленными лосями, приходившими туда полизать соленую землю.
Весной, летом и осенью лоси паслись в более высоких местах, и все они зимой спускались в долину и ощипывали там осины и ивы. В это время года неподалеку от хижины каждое утро и по вечерам всегда паслось, по крайней мере, шесть или восемь лосей. Они затевали драки, выгоняя друг друга из за рослей ивняка, где ощипывали деревья. И чем больше лосей приходило в нашу долину, тем больше они досаждали нам.
При нашем первом знакомстве с лосями они отнеслись к нам несколько недоверчиво. И для этого было достаточно оснований. С момента возникновения торговли пушниной дикие звери Северной Америки вели безнадежную борьбу с человеком. Люди не только вторгались в нетронутую глушь и гнали оттуда ее обитателей — они губили все необходимое для существова ния и размножения диких зверей, птиц и рыб.
Однако более близкое знакомство на мирных началах не редко вызывает пренебрежительное отношение. Когда наши зимние гости поняли, что им нечего бояться, они стали так же спокойно относиться к нашему присутствию, как и лошади. И когда мне случалось встретиться с лосем на утрамбованной дорожке, ведущей от хижины к сараю, он нередко упрямо останавливался, вызывающе глядя на меня, и я был вынужден свернуть с пути и пробираться к сараю по нетронутому снегу. Было легче и безопаснее обойти лося, чем пытаться заставить его уступить дорогу.
Мысль о том, чтобы кормить лосей сеном, принадлежала Лилиан. Ее изобретательная головка всегда была полна новых идей.
— Если бы, — начала она как-то за завтраком безмятежно-спокойным тоном, — мы могли время от времени немного подкормить лосей сеном, то, наверное…
— Сеном?! — взорвался я. — Кормить лосей сеном!
— А почему бы и нет? Мы ведь вешаем птичкам ломтики сала. — У нее выходило, что кормить лосей было не труднее, чем кормить синиц.
Как раз в тот момент мой взгляд упал на лосиху с неве роятно тощей шеей. Ребра, выпиравшие у нее под кожей, были похожи на зубы вилок. За ней по пятам шел еще более тощий лосенок.
— Эта пожилая леди, пожалуй, не отказалась бы от охапки съестного, — задумчиво сказал я. — Но где взять сена? Нам едва удается вырастить достаточно травы для лошадей, не говоря уже о лосях.
Но у Лилиан уже все было обдумано.
— Нам придется расчистить еще немного почвы. И на этот раз мы посеем люцерну вместо тимофеевки или клевера. Мне кажется, что лосям должна понравиться люцерна.
— Люцерна! — пробормотал я себе под нос.
Как будто у нас мало было работы по размножению диких зверей в этих местах! И с таким невозмутимым видом Лилиан предлагала нам взвалить на свои плечи еще заботу о зимнем корме для целого стада лосей!
Конечно, Лилиан настояла на своем. Если уж она принимала какое-либо решение, то немедленно претворяла его в жизнь. Мы очистили от растительности еще один акр земли, вытащили корни и засеяли освободившийся участок люцерной. Как только семена проросли, эта добавочная часть отвоеванной у дикой чащи культивированной почвы дала урожай в три тонны сена на один акр земли.
И лоси пристрастились к сену, как свиньи к хлебному месиву. С тех пор мы кормили у хижины десятки лосей. Лосенок, который пасся там всю зиму со своей матерью, неизбежно приходил туда на следующий год уже годовалым зверем, если за истекший срок он не попадал в зубы хищнику, не погибал от болезни или от какой-либо другой беды. А еще через год он нередко появлялся снова уже со своим детенышем. Немало зимних снегов выпало и стояло с тех пор, как Лилиан впервые пришло в голову кормить лосей. И за это время мы были много раз свидетелями рождения и смерти лосей, приходивших к нам в декабре или январе поживиться охапкой сена. Когда есть возможность приблизиться к дикому зверю на расстояние протянутой руки, возникает абсолютная необходимость зафиксировать это на фотографии. Среди бумажек, беспорядочно валявшихся в моем письменном столе, можно разыскать сотни снимков лосей, посетивших нас за многие годы. Там — фотографии самцов с массивными рогами и самцов, сбросивших рога, самок с детенышами и самок без детенышей. И где-то среди массы этих снимков есть фотография самого большого лося, какого я когда-либо видел. И это отнюдь не привлекательный снимок. Уши лося прижаты к голове так, что концы их касаются затылка. В глазах у него дикая ненависть и ярость. Он несется вперед по нетронутому снегу трехфутовой глубины. Цель его нападения и объект его ярости — Лилиан. Она стоит в беспомощной позе на снегоступах всего в нескольких футах от зверя.