Однако прежде чем затеять войну, Пагар собирался прощупать силы Эсткарпа, который был грозен не только суровыми воинами из людей древней расы, но и тем, что его колдуньи имели доступ к Силе и могли распоряжаться ею по своему усмотрению, защищая страну. Кроме того, существовал прочный союз между людьми древней расы и сулькарцами — этим племенем морских бродяг, которые своими набегами некогда принудили Ализон к прекращению военных Действий. Они могли в любой момент направить свои корабли на юг и начать набеги на побережье Карстена, а это сразу настроило бы против Пагара карстенских торговцев.
Учитывая все это, Пагар готовился к войне тщательно и осторожно. Рейды карстенцев вдоль границы Эсткарпа начались в то же лето, правда, они не представляли большой опасности. Однако частые атаки, даже и легко отбиваемые, могли истощить силы обороны: несколько человек потеряно здесь, несколько там, ряды защитников неумолимо редели.
Эсткарп ответил на атаки тем, что бросил на юг корабли сулькарцев, предоставив им полную свободу действий вдоль побережья Карстена. Это заставило Пагара задуматься. Капитан сулькарцев Густвар собрал флот из двадцати кораблей, привел их, несмотря на жестокий шторм, к устью Карса и, сломив оборону, прошел по реке до самого города, где устроил побоище, после которого герцог Карстена затих на целый год. Тем временем возник мятеж на юге страны, родине Пагара, который возглавил его единоутробный брат, что тоже прибавило хлопот герцогу.
В какой-то из дней той неспокойной поры нас троих увезли из родного форта — но не в Эс, ибо отец и мать держались подальше от города, где находился Совет Владычиц. Госпожа Лоиса обзавелась небольшим поместьем в Эстфорде, и пригласила нас туда пожить среди ее домочадцев. Нашим ангелом-хранителем по-прежнему оставалась Анхорта, у которой с хозяйкой Эстфорда сразу же сложились дружеские отношения.
Наша мать, оправившись после долгой болезни, снова начала оказывать отцу посильную поддержку в его ратных делах. Совместно они владели Силой — но пользовались ею по-своему, не так, как колдуньи, и те относились к ним с ревностью и подозрением.
Мудрейшим было оскорбительно сознавать, что Даром Силы может владеть и мужчина: они объясняли эту странность отступничеством матери от их кодекса. Они не желали больше иметь с нею дела. В ту пору Совет Владычиц не проявлял интереса к нам, детям странных родителей. Сказать точнее, колдуньи намеренно игнорировали наше существование. Каттея не была подвергнута испытанию на владение колдовскими способностями, как все шестилетние девочки древней расы.
Я почти не помню, какой мать была в те годы. Она приезжала в Эстфорд в сопровождении защитников границы, которые интересовали меня больше, чем кто-либо другой. Едва научившись ходить я норовил дотопать до кого-нибудь из них, чтобы схватиться за полированную рукоять меча. Мать посещала нас нечасто, а отец — еще реже. Они почти все время пребывали вблизи границы. Со всеми своими детскими бедами мы шли к Анхорте. Нежную привязанность питали мы и к госпоже Лоисе. А наше отношение к родителям было проникнуто чувством благоговейного трепета, в особенности это касалось отца. Он был не из тех, кто легко находит общий язык с детьми, а возможно, испытывал к нам неосознанную неприязнь — за те муки, которые наше появление на свет причинило его жене, самому дорогому для него существу.
У нас не было близости с родителями, и поэтому заменой ей служила тесная связь между нами — детьми, хотя мы были очень разными. Как и предвидела мать, я стал воителем, а Кемок — философом. Сталкиваясь с какой-нибудь трудностью, он не шел напролом, а пытался разобраться, в чем суть. Он рано начал задаваться мудреными вопросами и, когда понял, что никто не может дать на них ответа, то решил сам постигнуть тайны окружающего мира.
Каттея же отличалась способностью остро и глубоко чувствовать. Она пребывала в единстве со всем, что ее окружало — с животными, с деревьями, с ручьями, и даже с неподвижными холмами. В какие-то моменты от ее наития было гораздо больше пользы, чем от моей решительности или от рассудительности Кемока.