Долго пробирались к нему люди с лопатами и техникой, и добрались. Окликнули - никакого ответа. Откопали дверь, постучали.
Внезапно раздался слабый шорох и еле слышный голос:
- Кто там?
Люди обрадовались: слава Богу, живой!
Главный произнес:
- Это Красный Крест!
Дверь слегка приоткрылась.
- Зря вы так суетились, - раздался голос Мейера. - Красному Кресту я уже пожертвовал через свою контору.
Хоронят богатого человека. Незнакомец, примкнувший к траурной процессии, начал плакать и бить себя в грудь - больше, чем кто-либо другой.
- Вы что, разве родственник? - спросили его.
- Нет.
- Так чего ж вы так убиваетесь?
- Вот потому и убиваюсь.
Психиатр с досадой качает головой и говорит расстроенной женщине:
- Мы лечили вашего мужа полгода, но так и не смогли избавить его от иллюзии, что он курица. Надо помещать его в клинику.
Женщина залилась слезами.
- Нет, доктор, не делайте этого!
- Почему? Ведь там же его вылечат!
- Вылечат. А кто же у нас будет нестись?
Бланк жила в "Фонтенбло" на широкую ногу. И все время хвасталась своими сыновьями - "великим" адвокатом по уголовным делам и "великим" хирургом. Мать не могла нарадоваться на детей. Они никогда, говорила она, не забывали о её дне рождения. И в этом году, хотя и не смогли найти время приехать на день рождения матери, выслали ей дорогие подарки: "Ягуар" и Пикассо.
Пару дней спустя подруга спрашивает её, пришли ли подарки.
- Один я получила. А другой - идет.
- А что ты получила?
Бланк застенчиво улыбнулась.
- По правде говоря, я не знаю, что это из двух.
Хельманы и Струдники заправляли общественной жизнью еврейской общины своего города и вечно соперничали, кто кого переплюнет. Если Клэр Хельман выходила на первую полосу в местном еженедельнике, то Йетта Струдник старалась её превзойти в следующем номере.
Денег не жалели, и общество с интересом ждало, что в очередной раз выкинут конкуренты.
Празднование бар-мицва Сидни Хельмана побило, казалось, все рекорды. Чем-то ответят Струдники на такой же праздник своего сына Гордона?
И вот этот день настал. Было все - море закусок, икра, шампанское, ледяные скульптуры лебедей и овец. Но этого мало. Йетта Струдник заготовила гвоздь программы: в розовом свете ламп в конце зала стояла фигура Гордона в полный рост, выполненная из провернутой печени.
Йетта подвела к скульптуре Клэр Хельман, которая, хотя у неё глаза от зависти вылезли из орбит, сделала вид, что ее-то такими штучками не удивишь.
- М-м-м, неплохо, - протянула она. - Это чьё, не Шлеппермана ли?
- Шлеппермана? - победоносно ответила Йетта Струдник. - Шлепперман работает только в технике халвы!
Симпатичная еврейка приходит к врачу и жалуется, что её половая жизнь "капут", потому что у её Иззи отказало оборудование.
- Скажите, доктор, можно чем-то помочь?
Врач попросил, чтобы Иззи зашел к нему. Иззи пришел, и услышанное от врача ему не понравилось.
- О чем она говорит? Я же не молодею, я теперь не так просто возбуждаюсь! Однако полугодовые эрекции у меня есть.
Врач передал разговор его жене по телефону. Та вздохнула.
- Да он всё путает! У него годовые полуэрекции.
Оказывается, не только любовь к деньгам влечет молодых евреев в медицину. Как сказал один врач, это так приятно - сказать женщине, чтобы она разделась, спокойно посмотреть на нее, а потом прислать за это счет её мужу.
Дело было в XIX веке. Два парижских еврея крепко повздорили, ссора закончилась вызовом на дуэль. Утром следующего дня один ждет другого на назначенном месте. Проходит полчаса, час, полтора, а второго дуэлянта все нет. Наконец появляется посыльный с запиской:
"Мойше! Если я вдруг опоздаю, то ты не жди меня, а стреляй первым".
В Атлантике разыгрался шторм. Судно швыряет как скорлупку. Пассажиров охватил ужас. Все ждут самого худшего. Один обезумевший еврей начал кричать:
- Господи! Спаси это судно! О, Господи, оно же тонет, его сейчас разнесет в щепки! Спаси же его!
Кто-то хлопает его по плечу и раздраженно произносит:
- И чего вы так расшумелись? Ваше оно что ли, это судно?
Старый еврей оказался в католическом госпитале на предмет операции. К нему подходит сестра-монахиня и спрашивает, кто будет оплачивать счет. Старик, тяжело вздохнув, объясняет:
- У меня единственная родственница - сестра. Но заплатить она не может, она старая дева. Она приняла католицизм и стала монахиней.
- Вы неправы, - взялась объяснять ему монахиня. - Мы, монахини, вовсе не старые девы, а невесты Иисуса Христа.
- Ну-у, тогда все в порядке: посылайте счет зятю.
Хотя он давно ушел от нас, ни одна книга еврейского юмора не может считаться полной без ссылки на этого мастера малапропизма (сказанного некстати - примеч. перев.), "царя острословов", голливудского гиганта Самуэля Голдуина. Вот несколько его перлов.
Знаменитый французский фильм "Заключенная" наделал много шума за рубежом, и Голдуин захотел приобрести права и снять собственный фильм на эту тему. Один из его режиссеров досадливо покачал головой.
- У нас не снимешь такого фильма. Там же одни лесбиянки.
- Ну и что? А у нас будут одни американки.
На одной из важных конференций по делам кино Голдуин, говорят, заявил:
- Хочу признать, что я, возможно, не всегда прав, но я никогда не бываю неправ!
В Англии Голдуин как-то вел переговоры с Джорджем Бернардом Шоу относительно прав на съемку фильма по его пьесе. Шоу не хотел, чтобы по его пьесам снимались фильмы, и поэтому ставил неприемлемые условия. Наконец Голдуин решил подействовать на него как на художника, а не как на бизнесмена.
- Послушайте, мистер Шоу, вы должны подумать о миллионах людей, которые не имеют возможности видеть ваши пьесы на сцене. Подумайте об этих миллионах, которые благодаря кино получат возможность познакомиться с вашим искусством.
- А, мистер Голдуин, - въедливо сказал Шоу, - вот в этом-то и разница между нами: вы думаете только об искусстве, а я - только о деньгах.
Голдуин гордился своей работоспособностью. Дабы сделать ему приятное, секретарша как-то говорит ему:
- Наши досье так разбухли, что я предлагаю уничтожить корреспонденцию, которой больше шести лет.