Он посмотрел в лицо врагу при голубом свете фонарика. Нет, ничто в нем, Ивашенко, не ликовало. Он не испытывал справедливого чувства мести, хотя и видел его у других. Он объяснял это тем, что родные и близкие его живы. Ему даже стало неловко перед товарищами, словно он был в чем-то хуже их.
— Не скули, Муха, — сказал он собачонке, стараясь забыть лицо мертвого летчика.
«Просто я очень штатский, — думал Ивашенко, — всю войну учусь, как сукин сын, и все равно шпак».
Они подошли к дороге, обыкновенной дороге, покрытой асфальтом. Видимо, это была забытая людьми дорога: никто по ней сейчас, ночью, не ехал и не шел. Она была как река, казалось, в ней отражаются звезды. Они пошли рядом с дорогой, лесом, на север.
— У меня план такой, ребята, — сказал Морозов. — Дойдем до первого подходящего жилья, только бы жили в нем поляки. Они здорово не терпят эту фашистскую сволочь и уж как-нибудь помогут... Слышите?..
Вдали за их спинами все громче и настойчивей трещал мотор.
В фосфорическом свете луны блестела дорога. Ветви деревьев рисовали на асфальте черные тени.
Вдали показался мотоциклист. Он был весь черный. Он мчался без огней. Может, ему было страшно на этой глухой земле среди чужого народа?
Когда он приблизился, Муха неожиданно выскочила из-за пазухи Ивашенко и залаяла.
Мотоциклист остановился.
— Ах ты, сука! — зашипел Борисов.
Ивашенко бросился на собачонку и прижал ее к земле, но она продолжала жалобно тявкать. Она чуяла врага.
Мотоциклист остановился и опустил одну ногу на асфальт. Может быть, в лае собачонки ему почудилась близость спокойного жилья среди дьявольской лунной ночи. Он, наверно, знал дорогу и старался вспомнить, где здесь поблизости хутор или деревня, но вспомнить не мог и озадаченно осматривался. Одна его нога была на педали, а другая твердо стояла на земле. Теперь блестели пуговицы его солдатской формы.
— А черт, — сказал Морозов и выстрелил.
Он выстрелил только один раз, и мотоциклист упал, опрокидывая на себя тяжелый мотоцикл.
Выстрел прокатился по окрестности и замер.
— Ой, зачем вы это, командир! — огорченно зашептал Ивашенко, прижимая к земле замолчавшую Муху. — На кой он вам сдался!
— Не понимаешь, стрелок? Прочисть мозги.
Морозов и Борисов вышли на дорогу, остановились над парнем. Он лежал под мотоциклом. Он был молод, удивление проложило складки на его лбу, округлило глаза и замерло.
Морозов сунул руку во внутренний карман его кожаной куртки, достал бумажник. В нем лежало пятьсот марок, сержантское удостоверение, два письма в конвертах, фотография хорошенькой девушки у куста жасмина и еще одна фотография парня в новенькой солдатской форме.
— Держи деньги, пригодятся, — сказал Морозов, — и автомат тоже. Алеша, оттащи его в лес подальше. Жаль, мотоцикл не взять...
Они бросили мотоцикл в канаву, полную светлой воды. Ивашенко потащил мертвого мотоциклиста в лес, за ним молча шла Муха. Бросив тело, он сразу же забыл о нем.
...Они торопливо прошли километров пять.
У пустой дороги на лесной опушке замелькал огонек. Он посылал навстречу тоненький луч, запутавшийся в ветвях.
— Что там? — Борисов взял автомат и осторожно пошел вперед, прячась за деревьями.
Свет горел невысоко над землей, будто елочная звезда.
Распятье. Они видели такие на литовских дорогах. Дубовый деревянный крест и раскрашенное, с каплями крови на ранах, тело Христа. Над хмурым ликом, потемневшим от непогод, и терновым венцом сияла зажженная лампада.
— Жилье близко, — сказал Борисов и подумал: «Наверно, польская старуха или дед каждый вечер зажигают эту лампаду. Вокруг все перемолола война, а эти люди выходят на дорогу и зажигают огонек, чтобы он светился в ночи».
— Да, — заметил Морозов, — здорово отсталый по части религии здесь народ.
— Очень старое распятье, — сказал Ивашенко, — есть что-то хорошее в этом обычае зажигать для путника свет.
— Чего он брешет, наш стрелок? — спросил Морозов. — Ты что, в бога веришь?
— Ничего не верю. Просто вижу красоту там, где ты не видишь, хотя и летаешь, как бог.
— С таким лихим экипажем мы еще полетаем, — огрызнулся Морозов. — Смотри, стрелок, чтобы Муха у тебя не тявкала... Поищем святых старичков.
Они пошли к домику на опушке. За ним тянулся луг и снова лес. Дом стоял за невысоким забором, под черепичной крышей.
— Хуторок, — сказал Морозов, рассматривая пристройки.
Окна слепые — темнота. Во дворе ни машин, ни лошадей, ни часовых.
— Постучу, — шепотом сказал Морозов, — а вы подождите...
Они пролезли в щель в покосившемся заборе, и сразу же на цепи яростно залаяла собака.