— Мой храбрый Тьяден, — говорит оберст, — нам не хватает двух покойников для ровного счета.
— На дороге за этим дело не станет, не беспокойтесь, господин оберст.
Тьяден утешает своего начальника. И зачем только господин оберст торопится на фронт? Впрочем, где он теперь, фронт? Может, к счастью, война к тому времени окончится, когда они разыщут своих. Не так давно он, Тьяден, был патриотом, но когда день за днем зарываешь мертвых, перестаешь уважать войну. Тьяден понимает, что это плохо, но он втайне давно уже возненавидел свое благородное занятие... Даже парное молоко не доставляет радости, как и это свежее утро. Оно такое, словно в мире нет войны, и Тьядену хочется реветь... А как славно они начинали!..
Старый Явор, переодев летчиков в ботинки, штаны и рубахи, в шапки с ослепительными козырьками, сидел на приступочке и любовался.
Летчики жмурились от яркого света после бессонной ночи в погребе и с любопытством поглядывали друг на друга.
Юлька носилась, по собственным словам, як скаженная.
— Ось яки гарнесенькие у нас батраки, дидуся! — кокетливо повторяла Юлька, не сводя глаз с курчавой белокурой головы Ивашенко.
Бабця Юстина испекла блинов на кислом молоке, подала картошки с простоквашей. Она молчала, и лицо ее едва выглядывало из глухо повязанного платка.
Юлька все подкладывала и подливала и носилась вокруг стола, будто ветер. Глаза у нее горели. Вот ведь какое привалило ей счастье.
— Пийдем, Алексей Григорьевич, скотине сена задать, — говорит она и прижимается грудью к плечу Ивашенко, сидящего робко за столом. Под скамьей у его ног лежит Муха.
Юлька заводит его в сарай к скотине и взволнованно шепчет:
— Вы до пани Зоси не ходите: она с немцами гуляла. В костеле мувили. Вы лучше идите до столяра Ганьского, разыщите его на Краковской, семь. Он двух беглых русских девушек из неметчины сховал и вашим переправил. Он вас жалеет. — Юлька все это шепчет быстро-быстро, глаза ее так и сверкают.
— Вы летчики? — шепотом спрашивает Юлька. — Вы еще прилетайте до нас, як война скинчится! Дидуся говорит, что теперь швидко.
Юлька осторожно кладет руки на плечи Алексею Григорьевичу и становится для этого на кончики пальцев, темных от загара еще с прошлого лета.
— Я, как вас увидела, сразу залюбила. Я з вами куда желаете пойду, — жалобно от стыда и смущения говорит Юлька, — хоть в кониц свиту!
Ивашенко поражен и ему хочется сказать доброе и хорошее слово этой дикой Юльке.
— Кончится война, приеду к тебе, Юлька, — и ему кажется, что он обязательно так сделает, но, чувствуя на плечах маленькие загорелые руки Юльки, он соображает, что вряд ли еще раз посчастливится ему попасть в эти польские глухие леса, даже если он довоюет.
Юлька сняла с пальца тонкое оловянное колечко, первое колечко — подарок матери.
— У тебя нет перстёнка? Возьми, дарю. А теперь кинь его у крыницю, — шепнула она.
Ивашенко подошел к колодцу посреди двора, красовавшемуся воротом, железной цепью и ведром. Из колодца тянуло свежестью. В нем еще купался месяц.
Ивашенко наклонился и бросил кольцо.
Даже круги едва скользнули по тихой воде. Только месяц скривился на мгновение, задрожал и снова замер.
— Ось, — сказала Юлька удовлетворенно, — теперь ты виртаешься за ним.
— А может, и правда вернусь, Юлька?
Муха теребит Ивашенко за штаны.
— Брысь видсиля, чтоб тебя разорвало! — шепчет Юлька.
Муха, устыдившись, отбегает в сторонку.
До городка они шли втроем. В городе они решили зайти в кофейню пани Зоси и к столяру Ганьскому.
— Давайте я пойду к Ганьскому, — сказал Морозов, — стрелок парень тонкий, Юльку он покорил, но тут дело серьезное. Либо ты иди, либо я.
— Иди, если хочешь, — сказал Борисов, — а мы в кофейню. Встретимся на городском бульваре, в три часа.
Пани Зося, нажав крючок сифона, наполняет лимонадом бокал и улыбается хозяйской улыбочкой. Но улыбка ее сегодня безразлична господину в тирольской шапочке с куриным пером за ленточкой. Он проглотил лимонад и торопливо отправился по своим невеселым делам.
На пустом рынке какая-то хуторянка в платке продавала десяток пучков малиновой редиски, а другая скучала над бидонами с молоком в ожидании покупателя. Тут же вертелось несколько городских собак вокруг маленькой суки. Какая-то глупая женщина с рыбьим лицом, как ничего не ведавшая о происходившем в мире, безмятежно ждала покупателей у первых белоснежных нарциссов с золотым сердечком.