— Есть такая легенда, будто тут раньше водились единороги. Буйные звери. По легенде, ависы пытались их приручить, но единороги были слишком вольные существа, чтобы подчиняться. Эта долина была их домом. Видели, какая она ровная, ни бугорка, ни ямки? А потом они вдруг исчезли. Неизвестно почему. В общем, такая вот легенда.
По тону Арнис дети поняли, что в единорогов она не верит. Иначе вела бы себя насторожённо, с опаской, как при любой встрече с волшебством. Но долина её не пугала, и ночевала Арнис там, где ещё совсем недавно бегали призрачные единороги, совершенно спокойно.
И дети не стали пугать девушку. Тем более, что Единорожья долина осталась далеко позади.
К обеду они добрались до первого поселения. Оно походило на Плавучие Сады — те же круглые, больше похожие на гнёзда, белые дома и высаженные по окружности кусты-заборы — только было куда больше и располагалось среди холмов.
На одном таком холме стояло особенное гнездо. Оно было огромным, как несколько обычных домов, и с разноцветными стенами.
И двор у этого гнёзда-великана был огромным. В нем помещались несколько столов со скамьями, и даже печка. Близнецам всё это так напомнило городские уличные кафе из родного мира, что они вновь ощутили тоску по дому.
— Вот тут мы и переночуем, — сказала Арнис и направилась к «кафе».
Разноцветный дом оказался чем-то вроде гостиницы.
— Последний единорог, — произнесла девушка, и все поняли, что это название «гостиницы».
— Это из-за долины единорогов? — уточнил Алёша.
— Лошадка! — завопила Юлька. — Смотрите! Вон там!
Слева от входа росло тонкое кудрявое деревце. Зато справа путешественники увидели единорога.
Конечно же, это был не настоящий живой единорог и не призрак из тех, что дети видели в долине. Этого единорога вырубили из материала, похожего на белый мрамор.
— Та-ак, — сказала Арнис сурово. — Кажется, кое с кем придётся поговорить… серьезно.
— А он из чего? — спросил Алёша, прикоснувшись ладонью к гладкой, словно отполированной поверхности скульптуры, как вдруг…
— Н’е трожь! — прогремело из недр гостиницы, что-то (или кто-то) вихрем вынеслось во двор, а когда напуганный Алёшка моментально отпрянул от статуи, так же быстро унеслось обратно.
Повисла тишина.
— Что это было? — среди всеобщего молчания спросила Алёна.
— Подождите, сейчас вернётся, — пообещала Арнис.
— Что это за тип? — Алёша поёжился. — Серьезный дядя.
— Это и есть хозяин путничьего гнёзда, — пояснила Арнис. — На самом деле добродушный человек. Однако, строг до всего, что касается дорогих ему вещей.
Не прошло и минуты, как «добродушный человек» вновь явился перед пришельцами.
— Ой! — сказала Юлька и протёрла глаза: хозяином «гостиницы» оказалось забавное существо, похожее на гигантского хомяка с пепельной шерстью и забавными оттопыренными ушками. Существо радостно улыбалось зубастым ртом и заискивающе суетилось перед путниками. На щекастом личике горели живые темно-карие глаза.
— Добро пожаловать! Рад, безм’ерно рад, что такие дорогие гост’и почт’или вн’иманийем моё столь скромное завед’ение. Только у нас на вс’ей В’илокской дорог’е вы найд’ете настоящий домашний уйют, вкусную сытную йеду и самыйе н’изкие цены…
— Рипопо! — перебила его Арнис. — Ты узнал меня?
Хомяк замолк на полуслове, щурясь и разглядывая девушку, потом, видимо, для пущего впечатления, ударил себя по лбу и воскликнул:
— Как же, как же! Плавуч’ие Сады, скупка пр’екрасных цветов для украшенийя комнат постояльцев… Арн’ис, кажется? Помн’ю, помн’ю. Твойи цв’еты, н’есравн’енная Арн’ис, год могут простойять и н’е в’янут. Вот что знач’ит настоящее искусство ав’исов, вёл’иких цен’ителей пр’екрасного! Для вас — самыйе лучшийе комнаты. Цауп! Цаин! Ацаре! О, это мойи сыновья. Пр’иготовьте лучшийе комнаты для поч’етных гост’ей! Да потороп’итесь!
— Хватило бы и одного, — заметила Арнис.
А вертлявый хозяин путничьего гнёзда уже подхватил её и стоявшую рядом с девушкой Алёну под локти, кивнув одновременно Алёше и Юле, приглашая следовать за ними, и увлек их за собой через порог гнёзда-гостиницы.
— О! У нас вы, дорог’ие гост’и, найд’ете поист’ине зам’ечательные комнаты! — расписывал Рипопо, бодро ведя гостей по узкому коридорчику между длинными, плетёными из веток стенами. — Вы н’е смотр’ите, что «Посл’едний ед’инорог» стар, ещё мой д’ед выстроил это вёл’иколепное здание. Путничье гн’ездо кр’епко и н’есокрушимо, как сотня мауров, а внутр’и вы найд’ете самыйе соврем’енные удобства. У нас йесть комнаты, удобныйе и на любой вкус. Прийедут маг’ирги — для н’их найд’ется пом’ещение по росту. Ншуны, мауры, тальпы, шв’или — кто к чему пр’ивык. А для ав’исов, этих пр’екрасных цен’ителей роскоши и красоты — крас’ивые роскошные покойи! — он остановился и толкнул выкрашенную в розовое дверь. — Вот! Каково?
Дети разинули рты, и было, от чего: потолок, стены и пол пестрели ярким буйством самых неожиданных красок. Форма комнаты тоже изумляла, не круглая и не прямоугольная, а словно отрезанный кусок торта. Примыкающие с двух сторон от двери стены расходились «веером», задняя стена закруглена. Из мебели только три лежанки с ярко-розовыми покрывалами и кресло-плетёнка.
Не ахнула только Арнис. Она хмыкнула и надменно поинтересовалась:
— И сколько же ты берёшь за эту «роскошь»?
— О, совс’ем н’емного, совс’ем н’емного. Н’е буд’ем об этом. Располагайт’есь, располагайт’есь… Ужинать гд’е извол’ите? Зд’есь — так я м’игом пришлю одного из сынов, а если во дворе — так м’илости просим, у нас народ добрый, пор’ядочный, и поговор’ить, и…
— Поговорить я предпочту все-таки с тобой, — заявила Арнис, бесцеремонно вталкивая хозяина в комнату. — О тебе и твоем бесценном путничьем гнезде. Дети, закройте дверь. Вот так-то лучше.
Ншун растерянно моргнул, разом потеряв нить речи.
Арнис ободряюще улыбнулась, села в кресло и заговорила:
— Благородный Рипопо, — при этих словах в её голосе мелькнула еле скрытая насмешка. — У входа в твое путничье гнездо я и мои спутники приметили статую. Единорог. Из белого обсидиана, не так ли?
— Так, так! — охотно закивал Рипопо, пугливо косясь на запертую дверь. — Гордость мо’его завед’ения! Его с’имвол! Во вс’ей Валлее вам не сыскать подобного произвед’ения искусства.
— Интересно, — продолжала Арнис. — Откуда у простого хозяина путничьего гнёзда столько средств, чтобы приобрести такую, в общем-то, недешёвую статую?
Рипопо вдруг смешался и весь как-то съежился, его глаза потускнели и виновато забегали по помещению. Однако его голос звучал твердо.
— Какое до того д’ело проезжих ав’исов?
— Ты знаешь, какое, — спокойно отозвалась Арнис.
Рипопо вздрогнул и посмотрел на неё обречено.
— Пон’яли, вс’е-таки? — проговорил он упавшим голосом, и взмолился. — Н’е губ’ите! Им’енем Владыч’ицы прошу — не губ’ите! Что я могу прот’ив н’их? Я — н’икто! Я — букашка! Ншуны добрыйе, он’и никого н’е трогают, он’и со всеми в м’ире, а если ж что, то и защит’ить себя н’е можем…
Дети не поняли ничего. Всё, что им оставалось — молча наблюдать.
Ншун заломил мохнатые руки, голося. Арнис, нахмурив тонкие брови, с презрением смотрела на рыдающего хозяина.
— Рассказывай! — скомандовала она. — И ничего не упускай. Спокойно, подробно, четко.
И Рипопо заговорил.
— Он’и пр’ишли с с’евера, точно, с с’евера, ещё Цауп зам’етил, что давно с той стороны к нам н’е было путн’иков. А тут сразу двое. Да ещё и маг’ирги! Вс’е знают, на что эти т’ипы способны. Я и д’етям наказал — н’е зл’ите, выполняйте все повёл’ения чаровн’иков, а то попортят своим колдовством-то, ч’его от н’их ждать. Поначалу они и н’е хулиган’или, вели с’ебя т’ихо, я-то и успокойился. А поздно ночью укладывайюсь спать, слышу, стуч’ится кто. Открывайю — чаровн’ики. Сам’и в с’ерых плащах, кап’юшоны на самые на глаза надв’инуты, а глаз’ищи так и св’етятся, что огн’ем т’ебя прожигайют. Ну, думаю, пр’ишли по мойю жизнь. Что надобно, спрашиваю я, знач’ит, с улыбкой. Поговор’ить, говор’ит тот, что выше. А второй смотр’ит прямо в глаза, аж дурно станов’ится, и говорит так м’ерзко-м’ерзко: твойе гн’ездо н’е так уж дал’еко от перехода в другие миры. Мы, говор’ит, остав’им в твойем гн’езде амул’ет. Если зд’есь пойявятся д’ети с той стороны, ты, говор’ит, обласкай, обогрей, да чтобы н’и о чем н’е догадал’ись. А мы, как амул’ет нас предупр’едит, сразу окаж’емся тут. Да чтобы б’ез шуток, коли что — разобьём твой дом’ишко, что по в’еточкам не соб’ерешь, а д’етей твойих в лягушек обрат’им. А он’и это могут, это вс’е знают. А я что, я — т’ихий челов’ек. Разв’е ж я могу прот’ив н’их? А тот, что высокий, вз’ял м’еня за руку и выв’ел во двор. Иду я, н’и живой н’и м’ертвый, и смотрю: поср’ед’и двора стойит он, ед’инорог, ну пр’ямо как живой! Глаза блест’ят, словно отражают божеств’енный св’ет Инрис, рог м’ерцает, а надо вам сказать, д’ело было глубокой ночью — зрел’ище волшебнойе. Только маг’ирги так и ум’еют. Что это? — спрашиваю. А чаровн’ики и говор’ят: это наш т’ебе подарок. За то, что сд’елаешь как надо. А я и желать н’е см’ел такого подарка. С’ердце так и заб’илось — вот она, м’ечта. Выбор-то н’е в’елик, правда? Или полное разруш’ение и н’есчастье д’етей, или вот это чудо. О-о, гор’емычный я! Да лучше бы сразу отказался, да попал под расправу чаровн’иков! Как мог я, благородный ншун, опуст’иться до того, чтобы, побойявшись м’ести, идти на поводу колдунов⁈