Наверное, это отражается на моем лице, потому что она выглядит потрясенной.
— Извини. Извини, я была слишком назойлива. Если для тебя это тяжелая тема, ты не должен говорить со мной об этом.
— Нет. — Я хмурюсь. — Нет, все в порядке. Я могу. — Я ненавижу, что звучу так, будто пытаюсь убедить в первую очередь себя.
Она кладет руку мне на затылок.
— Я не хочу, чтобы ты делал это, если тебе будет больно, — тихо говорит она. Мой желудок опускается, когда я смотрю в тающие карие глаза.
Я помню что она сказала, когда я впервые рассказал ей о своем тюремном заключении. Что бы ты ни сделал, это не могло быть так уж плохо, потому что ты неплохой человек. Эта девушка, которая знала меня на тот момент буквально три дня, поверила мне. Я знаю Ривена и Коула почти два десятилетия, и они мне не поверили. Мои родители мне не поверили. Гребаные присяжные, тюремный персонал, и каждый человек, которого я встречал, мне не верил.
Но она это сделала. Она видела меня насквозь. Если есть кто-то, с кем я могу поговорить об этом, так это она.
Я прочищаю горло.
— Все в порядке. Думаю, лучше, чем в большинстве других стран. Скандинавия известна своими гуманными тюрьмами.
— Гуманность – довольно низкая планка, — сухо замечает она.
— Там было немного насилия, немного наркотиков, но в целом, я думаю, это была хорошая тюрьма. Но я все еще был... ты знаешь, заключен в тюрьму. — Я потираю свою напряженную грудь. — Я проводил много времени в одиночестве. У меня не было никого, кто мог бы прийти и повидаться со мной. Мои родители перестали разговаривать со мной. Ривен и Коул были злы на меня. Так что я просто... был один. — Блять. Блять. Мне неприятно думать об этом. Мое сердце выскакивает из груди. — Тяжелее всего было, например, на мой День Рождения, Рождество и прочее дерьмо. К другим парням приходили посетители. Это были парни, у которых были гребаные империи наркотрафика и сорокалетние сроки заключения. Они шантажировали и продавали наркотики несовершеннолетним. Их родители все равно приходили. У них были подруги, друзья, братья и сестры. Никто никогда не приходил ко мне. Это... — Мне нужно прекратить разговаривать, чтобы сделать вход. У меня пересохло во рту. — Я не знаю. Быть запертым в камере, а затем покинутым всеми, кто любил меня, когда я не сделал ничего плохого – было очень больно. Мне потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.
Я не уверен, что полностью вернулся в первоначальное состояние. Как ты можешь доверять кому-то, кто действительно тебя любит, после этого?
Дэйзи ничего не говорит. Я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. Ее большие карие глаза сияют.
— О, детка. Не плачь...
— Черт возьми, это, должно быть, убило тебя, — шепчет она. — Это худшее, что кто-то может с тобой сделать.
Я этого и не отрицаю.
— Это уже произошло. Я не могу вернуть то время назад. Все, что я могу сделать, это преодолеть это и двигаться вперед.
Она обнимает меня за шею и наклоняет лицо, чтобы поцеловать меня. Она такая маленькая, даже на цыпочках, что практически душит меня. Я обвиваю ее талию и притягиваю к себе. Когда наши груди соприкасаются, мои глаза расширяются. Я отстраняюсь, внезапно чувствуя себя намного лучше.
— Ты не носишь лифчик.
Ее глаза мерцают.
— Рисковать испачкать его краской? Ты же знаешь какие они дорогие.
Я рычу и кружу ее в своих объятиях так, что ее задница прижимается к моему твердеющему члену. Она радостно прижимается ко мне, когда я оттягиваю ворот ее рубашки вниз, позволяя ее полным, тяжелым сиськам свободно упасть. Я беру их в каждую руку, мягко сжимая. Боже, она такая, такая мягкая. Я слегка провожу большими пальцами по ее соскам, сохраняя свои прикосновения легкими и дразнящими. Она стонет, выгибаясь навстречу мне, пытаясь усилить давление. Наклоняясь, чтобы поцеловать ее в плечо, я начинаю перекатывать ее соски между пальцами. Она задыхается.
— Я не думаю, что хочу больше разговаривать. — Я бормочу в ее кожу. — Чего ты хочешь? Мои пальцы? — Я сильно дергаю за один из ее сосков, заставляя ее вскрикнуть. Ее бедра прижимаются ко мне, и мой член дергается от трения. — Мой рот? — Я продолжаю, проводя губами вниз по ее горлу. Она откидывает шею назад, предоставляя мне лучший доступ, и я оставляю горячий поцелуй прямо над точкой пульса. — Или мой член? — Я снова потираюсь о ее задницу.
Она откидывает голову мне на плечо, глядя на меня стеклянными глазами.
— Зачем выбирать? У тебя есть все из вышеперечисленного, не так ли?
Я улыбаюсь, скользя одной рукой вниз по ее животу и под пояс ее маленьких шортиков, пробегая пальцами по ее кружевным трусикам. Они уже влажные. Она вздыхает, напряжение покидает ее мышцы, когда я глажу ее через нижнее белье.
Я расстегиваю ее шорты, помогая ей снять их, затем зацепляю пальцем ее трусики и стягиваю их вниз по бедрам. Она хочет отбросить их, но я хватаю их, скомкав в маленький комочек мокрого кружева.
— Я могу оставить это себе? — Я сую их в карман, прежде чем она успевает возразить, затем продолжаю играть с ней, раздвигая пальцами ее половые губы. Она настолько влажная, что мои пальцы буквально скользят по горячей, нежной коже.
Она шипит, когда я очень нежно трогаю ее клитор большим пальцем и извивается в моих объятиях.
— Пожалуйста!
— Пожалуйста, что?
— Прикоснись ко мне.
Я облизываю подушечку большого пальца, затем начинаю медленно водить им по ее клитору. Она дрожит всем телом, и я наблюдаю, как розовый румянец поднимается по ее мягким белым сиськам. Я протягиваю свободную руку, чтобы взять одну из них в ладонь, чувствуя, как ее сердце колотится в груди.
— Это приятное ощущение? — Я шепчу ей на ухо, слегка усиливая давление. Она сжимает бедра вместе и просто стонет.
Мой большой палец все еще работает, я начинаю танцевать кончиками пальцев по краям ее киски, кружа по чувствительной коже. Когда она снова сопротивляется, я медленно начинаю дразнить ее кончиками пальцев, оставляя свои прикосновения легкими и щекочущими, пока она не начинает извиваться. Мне приходится зажмуриться, когда ее упругая попка трется об меня. Я так сильно возбужден, и ее стоны и крики не облегчают мою участь.
— О боже. Войди в меня, — приказывает она. — Сейчас же!
Снаружи, в коридоре, я слышу, как Ривен начинает говорить. Он говорит голосом врача, так что он, должно быть, разговаривает по телефону.
— У Рива сейчас очень важный разговор. Тебе следует вести себя тихо. Я уверен, что его пациент не хочет слышать, как тебя трахают.
Она поворачивается и зажимает мою рубашку зубами, прикусывая ее. Даже с набитым ртом она все еще не может перестать задыхаться, когда я погружаю в нее свои пальцы. Она обжигающе горяча и насквозь мокрая внутри. Ее киска сжимается вокруг меня.
Она вскрикивает, когда я усиливаю давление большим пальцем на ее клитор.
— Я не могу, я не могу, Илай.
— Нет?
— Нет. — Она практически рыдает. Ее клитор пульсирует под моим большим пальцем.
— Если ты не можешь кончить тихо, — предлагаю я, не замедляя движений, — может быть, тебе стоит просто подождать.
— Нет, нет, я не могу...
Я приближаю свой рот прямо к ее уху.
— Если ты сделаешь это, — обещаю я, — я поменяю пальцы на свой член.
— Если ты не доведешь меня до оргазма, я врежу тебе по члену, — рычит она, но я чувствую, что она пытается успокоиться. Ее руки слабо сжимают мою рубашку. Я прижимаюсь открытым ртом к ее шее, улыбаюсь и сжимаю пальцы, массируя ее точку G.
Как бы она ни старалась, она не может остановить приближающийся оргазм. Она взрывается на мне, утыкаясь лицом в мое плечо и совершенно беззвучно дрожа, пока я трахаю ее пальцами во время оргазма. Он продолжает накатывать на нее волнами. Каждый раз, когда я думаю, что она закончила кончать, ее стенки снова покрываются рябью вокруг моих пальцев, и она продолжает дрожать.