В конце концов, я заснула и мне снился Джек. Его радостный лай, которым он встречал нас со школы, и старое одеяльце в пятнах крови.
5.
По профессии моя мама психолог. Она всегда знала и видела гораздо больше, чем я хотела бы ей показать. Иногда меня это злит, а иногда очень помогает. Если я не могла подобрать слова, чтобы описать свои чувства, мне и не надо было.
Первое время мама молчала. Просто иногда подольше задерживала на мне взгляд. Думаю, она выжидала удобного момента.
Школа закончилась. Пришло лето, а с ним обещание теплых вечеров, ягод в сливках, соленый воды в волосах и велосипедных прогулок.
В первый раз я сказала Никите с Аней, что у меня другие планы. Потом, что я должна помочь папе с его проектом на работе. В следующий раз у меня болел живот, потом мы с мамой разбирали чердак. Днем позже я с утра до вечера косила траву во дворе, а на следующий день убирала ее. Я отказалась от помощи, сказав, что это мое наказание, и будет нечестно.
Я соврала.
Когда «срочные» заботы в доме были улажены, а у меня закончились идеи, я записалась волонтером в собачий приют на другом конце города, и три раза в неделю выгуливала собак и чистила клетки. Местная библиотека затеяла ремонт, и, спустя пару дней, я уже отскабливала старую краску в фойе и покрывала лаком перила.
Мама спросила, все ли у меня в порядке, и я честно ответила, что да. Мне действительно нравилось быть при деле, выполнять что-то простое, но полезное. И, уставая, меньше думалось.
Они постоянно приходили, надо отдать им должное. Аня чаще звонила, Никита просто забредал во двор, садился на крыльцо, и несколько часов пытался меня разговорить. Потом, похоже, сдался и просо сидел, перебирая гитарные струны, слушая музыку или записывая что-то в одном из своих блокнотов, пока я изображала бурную деятельность по прополке маминого огорода или усердно мыла окна.
Вечером к нам присоединялся папа, и тогда Никита болтал с ним. Ему было пятнадцать, мужская компания, наверно, становилась для него все привлекательней и интересней. И папа всегда был добр с ним, не спрашивал лишнего. Они починили старый мамин велик, разобрали, и не смогли собрать, дедушкино радио, почистили от листьев и починили водосточную трубу.
И чем больше Никита был рядом, тем больше мне хотелось от него сбежать. Дикость этой мысли, ее чуждость, пугала меня до дрожи. Он защитил нас в школе, когда старшеклассник вывалил Ане на платье поднос с обедом. Он снял нас с дерева, когда мы играли в Питера Пена и забрались слишком высоко по стволу старой сосны. Он промыл и забинтовал мою коленку, когда я упала с велосипеда в девять лет и расшиблась о камни. Он соврал Аниной маме, сказав что это он разбил вазу с конфетами - свадебный подарок от бабушки.
Он был рядом, всегда.
А теперь моя кожа покрывалась мурашками, а в животе сворачивался тугой узел, стоило ему коснуться меня.
Пятничных вечеров, с попкорном и кино, больше не было. Аня сдалась раньше.
– Она на тебя обиженна, - сказал как-то Никита, рассматривая меня поверх гитары. – Не хочешь объяснить что с тобой?
Я пожала плечами. Хотела бы я чувствовать себя иначе или не чувствовать вообще ничего, однако, это было невозможно. Так что сказать мне было нечего.
6.
На Лиго2 мы уехали в Латгалию3, к маминым родителям. Сидя на поваленном дереве, обозначившим границу бабушкиного хозяйства, я дышала пряным запахом травы после дождя, терпким ароматом сырой земли. Перед моими глазами до самого горизонта стелилось рапсовое поле. Впервые со дня смерти Джека мне не хотелось сбежать. Я просто наслаждалась тихим вечером, а мысли мои витали далеко от всего, что осталось в Риге, когда подошла мама и села рядом.
– О чем думаешь? - спросила она, немного погодя.
– Да так, ни о чем конкретном.
– Он хороший мальчик, - мягко отозвалась мама. – И, возможно, он разобьет тебе сердце, милая, сам того не желая. А возможно - нет. Никому не дано знать. Но вот что ты знаешь наверняка, - она обняла меня за плечи и нежно прижала мою голову к своему плечу, как часто делала, когда я была маленькой, – у тебя есть ни один, а два замечательных, верных друга. И это настоящее богатство. Разве они не стоят разбитого сердца?
Щеки обожгло. Я теснее прижалась к маминому плечу и простила себе тихие слезы.
– Я чувствую себя такой глупой, мам.
– Нет ничего, что не смогла бы исправить чашка какао или зефир, - она погладила меня по волосам, совсем как в детстве. – Просто поговори с ними, они всегда понимали тебя лучше тебя самой.
Это действительно так, и именно это меня и пугало - то, как легко Никите и Ане всегда удавалось читать меня, словно книгу.
Мы вернулись домой через три дня. Я взлетела вверх по лестнице, намереваясь бросить рюкзак и пойти к Ане. Подъезжая, я слышала Никитину гитару из соседнего сада, и с облегчением подумала, что мне не придется повторять свою нелепую историю дважды. Я еще не знала, что скажу. Мне просто надо было все исправить.
Гитара тренькнула и замолчала, оборвав мелодию. Уже выходя, я бросила взгляд в окно, с которого видно большую часть Аниного двора и крыльцо ее дома. На горизонте гремело, чернильная синева затягивала небо с востока, а я хотела успеть до дождя.
Вот они, оба. Никита с гитарой, Аня с книгой. Его рука на ее колене, ее рука зарылась в светлые кудри на его затылке. Их глаза закрыты, а губы соединены поцелуем.
Я отпрянула от окна, будто обжегшись. Пятилась, пока не споткнулась о кровать, неуклюже плюхнувшись на матрац. В комнате медленно сгущались тени, занавески трепал усиливающийся ветер, а я вцепилась в края старой джинсовой куртки, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Пытаясь просто дышать.
Слишком поздно.
Дождь все же прошел мимо, едва зацепив краем. На горизонте полыхали зарницы и зловеще рокотало еще почти час. Когда утих ветер, я спустилась и вышла на улицу. Сидела на крыльце с чашкой чая и наслаждалась душистым, густым вечерним воздухом. Краем глаза подметила, как зажегся свет в Аниной комнате, потом на крыльце ее дома.
В буйной траве у калитки яростно стрекотали кузнечики. Вдалеке ветер шумел в кронах старых тополей, темными стражами охраняющих горизонт с востока. Скрипнула калитка и, спустя мгновение, из тени показалась высокая фигура. Никита молча сел рядом, прислонил гитару к столбикам крыльца и, уперев локти в колени, уставился на свои кеды.
Чай внезапно стал горьким, и я отставила кружку в сторону.
– Привет, - сказала я в темноту.
Он кивнул и потер лицо, избегая встречаться со мной взглядом. Такой чужой.
Я помню, как мы лежали на полу, читали комиксы и предавали по кругу пакет с лакричными конфетами, звуки смеха и глупые, детские шутки. Как Никита учил меня кататься на скейте, а у меня не получалось. Как от него пахло коричным печеньем в детстве, и как это волнительно, что сейчас он пахнет мятой и тайнами. Помню, как Аня вплетала мне ленты к косы и говорила, что я самая красивая девочка на свете, но только после нее. Теплые, крепкие объятья ее изящных рук.
Без них двоих я себя совсем не знаю.
– Слушай, - начал он тихим, измученным голосом, от которого у меня скрутило внутренности и замерло сердце. – Мне надо тебе кое-что сказать. Я хочу… точнее, мне надо… Вот же блин!
Никто не виноват, что меня угораздило влюбится в лучшего друга. Никто не виноват, что с ними двумя случилось тоже самое. Мне осталось решить, стоит ли наша дружба моего разбитого сердца. Прямо сейчас.
– Я знаю, - мы оба вздрогнули от звука моего голоса. Никита выпрямился и устремил на меня недоверчивый взгляд. Синие угли на бледном лице. Теперь он, не мигая, смотрел мне в прямо в глаза. – Прости, так уж вышло, что я вас видела. Я не хотела.
– Нет, подожди… - его рука легла на мою коленку. Он всем телом подался вперед и, с непонятной смесью недоумения и отчаянья, вглядывался в мое лицо, словно ища чего-то и не находя.
– Все в порядке, - я накрыла его теплую ладонь своей холодной. Он озадаченно посмотрел на наши сплетенный пальцы. – Я за вас рада. Правда.