Поезд остановился, и мы выскочили на платформу. От радости хочется топать ногами, кричать.
Военные грузовики поджидали нас на площади.
Через два часа мы были в длинном коридоре казармы, где формировалась наша часть.
Наши взгляды прикованы к высокой двери, обитой черным дерматином. Там, за этой дверью, должна решиться судьба.
Первым за черной дверью побывал Гашвили.
— Ребята, — шепнул он, — на эрэс воевать будем!
— На чем? — спросили мы.
— На эрэс. Реактивные снаряды «катюши». Секретное оружие.
Если бы Гашвили сказал, что нас отправят на Луну, и это мы бы приняли как должное.
— Берзалин, — послышалось в коридоре.
Вовка скрылся за дверью.
— Берзалин Владимир Николаевич, — сказал майор Соколов полковнику, председателю комиссии.
Полковник внимательно посмотрел на Вовку.
— Чем отличился в училище? — спросил полковник.
— Ловкий парень! — с улыбкой доложил майор. — Однажды перед носом у бывалого старшины учебную мину установил.
— Молодец! — Полковник веселее посмотрел на Вовку.
— Парень образованный, — вмешался комбат Голубев, — музыкой увлекается. Москвич!
— Фуражка у тебя большая? — спросил полковник.
— Пятьдесят седьмой размер.
— Маловата!
— А зачем фуражка? — осмелился задать вопрос Вовка.
— Хочу назначить разведчиком. Ордена в фуражку собирать будешь.
Все засмеялись.
— Пиши! — приказал полковник. — Назначить начальником разведки триста восемьдесят пятого гвардейского минометного дивизиона.
Вовка — начальник разведки. Ребята пожимают ему руку. Других назначили командирами взводов, а Вовка — начальник. «Начальник» звучало ответственнее.
— По вашему приказанию прибыл, — отрапортовал я полковнику, когда вызвали меня.
Глаза полковника пронзительны, насквозь видят.
— Какие суждения? — строго спросил полковник тех, кто сидел рядом с ним.
— Просил бы оставить в моем полку, — сказал майор Соколов, — начальником разведки триста восемьдесят шестого дивизиона.
— Он тоже ловкостью отличился? — спросил полковник.
— По этой части он от Берзалина не отстанет. Даже похлеще. Я их обоих еще до училища знал, когда они из Москвы в Сибирь эвакуировались.
— Не возражаю, — сказал полковник.
— Служу Советскому Союзу! — крикнул я.
И хотя я крикнул некстати, полковнику понравилась моя лихость. Он удовлетворенно кивнул и попросил вызвать следующего.
Теперь мы были не просто лейтенанты. У нас была должность. Но в город нас не пускали.
Мы с Вовкой ожесточенно спорили — сообщить по телефону домой, что мы в Москве, или не стоит. Правда, телефона ни у Вовки, ни у меня в квартире не было. Но можно было узнать телефон Марии Федоровны в соседнем доме и попросить сходить к нашим.
— Ну, подумай, придут матери к воротам, — убеждал я Вовку, — нас выпустят на минутку… Зачем все это? Когда дадут увольнительную, тогда и пойдем домой.
А увольнительную не давали. Нас спешно переучивали. Установка М-13 — это вам не полковой миномет. Занятия секретные, хотя чего там секретного: та же буссоль, та же наводка. Траектория и дальность другие.
Показали нам установку. На «студебеккере» восемь направляющих рельсов. На них огромные, выше меня, снаряды. В головной части взрывчатка, в хвостовой — пороховые шашки. Они горят и толкают снаряд вперед: все просто.
На некоторые занятия приходил сам полковник. Он вызывал кого-нибудь на выбор и спрашивал.
Мы отвечали, но как нам хотелось самим задать вопрос полковнику: «Когда же отпустят домой?»
И все-таки мы получили дорогие бумажки, на которых были написаны фамилии и время увольнения в город.
Мы начистили сапоги и вышли на улицу.
— Может, такси возьмем, — небрежно сказал я Вовке.
— Аэростат не хочешь? — сказал Вовка и показал на огромный шар противовоздушной обороны.
Мы сели в трамвай.
Все смотрели на нас. Мы в новеньких гимнастерках, два кубика в петлицах…
Кондукторша была сама любезность.
— Товарищи лейтенанты, — говорила она с улыбкой, — наш трамвай до центра не идет. Вам придется пересесть на двадцать второй.
— Спасибо, — ответил я вежливо.
Кондукторша, наверное, думала: мы иногородние. А мы-то лучше ее знали, как проехать на Пресню.
Мы стояли на задней площадке и смотрели на город. Он был не такой, как всегда. Он был тихий и грозный. Белые кресты на окнах, стальные ежи на перекрестках, машины, разрисованные, словно зебры. На небе по-июльски ярко светило солнце, а одежда у прохожих была темная. И нигде не было видно лотков с мороженым, о которых мечтал Гурька.