Значит, есть на небе бог! Ну, не бог, а так, звезда такая, которая людям добром светит. Ведь я не верила, что получу от тебя письмо.
Твое письмо я читаю, читаю и начитаться не могу. Каждая строчка до самого сердца дотрагивается.
Ой, Вова, как я хочу поскорее попасть на фронт! Я все для этого делаю. Учусь хорошо. По стрельбе из винтовки среди девушек первое место занимаю. Сначала у меня не выходило. А теперь приловчилась. Я смотрю на мишень и представляю фашистскую рожу. Руки у меня дрожать перестают, и винтовка не качается.
Мои мысли с тобой на фронте. Наверное, для всех людей фронт — это как огонек ночью. Бабочки летят ночью к свету — так и люди. Для меня этот свет вдвойне. Неужели мы с тобой встретимся когда-нибудь? Я все время отгоняю от себя такую мысль, потому что мне страшно.
С фронта, конечно, писать трудно. Но, может, найдешь минутку, опиши все, как есть. Как воюешь, как по фрицам стреляешь.
До свидания. Нина».
Я не знал, что сказать другу. Восторгаться было не по душе. Притворяться не хотелось.
— Ты не ответил Галке? — спросил Вовка.
— Нет.
— Не понимаю.
— Как можно меня понять? — возмущенно ответил я. — Мы на фронт приехали. Завтра в бой вступаем. А ты на память письмецо зазубриваешь. О девчонке нюни распускаешь.
— Ты не прав, Коля! Если мы приехали воевать, значит, мы не люди, значит, нам чужды любовь, страсть, добродетель? Значит, мы в скотов превращаемся. Так, что ли? Убивать, громить, и все… Такого не может быть.
— Я не говорю, что в скотов превращаться надо. А убивать надо. Если ты его не убьешь, он убьет тебя. Война!
— Война, конечно, — произнес Вовка. — Но даже на войне у человека должна быть какая-то ниточка к другой жизни, какая-то мечта, которая согревает.
— Все это расслабляет, отвлекает от главного, — сказал я. — Вот свернем шею фашистам, тогда…
Вовка не отвечал мне. Я не стал спорить с другом. Я смотрел на звезды. Мне вспомнилась мать в черном заводском халате, с сумкой из-под противогаза. Вспомнился Генка, белые кресты на окнах московских домов…
Когда Генка ехал с нами в казармы, он спросил Вовку:
— Вова, я похож на Николая? Заметно, что я его брат?
— Конечно, — ответил Вовка. — Только у тебя нос чуть пошире.
— Скажи, Коль, — дернул меня за рукав Генка, — а правда, что минометы могут через дом стрелять? Можно поставить миномет около скамейки и шарахнуть по второму корпусу?
— Можно! — ответил я.
— Не видно будет, куда стреляешь?
— На крышу надо наблюдателя посадить. Будет корректировать.
— Как?
— По телефону.
— A-а! Значит, еще телефон нужен. А ребята о телефоне не знают…
Ах, Генка, Генка! Как ему нравилось идти с нами по улице. Мы отдавали честь старшим по званию, и Генка опускал руки по швам, и лицо его принимало серьезное выражение.
Когда нас приветствовали красноармейцы, Генка не верил глазам. Он глядел по сторонам, оборачивался назад. Но никого кругом не было. Значит, солдаты отдавали честь нам.
Нам и самим все это удивительно было. Ведь год назад мы бегали по дворам, как все, лазали через заборы, с девчонками в палочку-выручалочку играли.
…Подойдя к воротам казармы, я взял у Генки бидон. Честно говоря, мне не очень удобно было идти с бидоном по двору казармы. Но как только я вспоминал выражение лица Генки, когда он собирал крошки в буфете, моя решимость увеличивалась.
— У меня тут мать и брат, — сказал я повару и почувствовал, что краснею до самых ушей. — Мою порцию положите сюда, в бидон.
Повар взял бидон, подмигнул мне: дескать, все понятно, и в одну секунду наполнил бидон до краев гречневой кашей с мясом. Сверху положил кусок масла.
Краска еще больше залила лицо. Я не знал, как благодарить повара. А он улыбался и подмигивал…
— Принес! — крикнул Генка, когда я появился с бидоном.
Он тут же ковырнул пальцем масло и вынул из бидона кусок мяса.
— Ехать знаешь как?
— В любой конец города без билета! — ответил Генка.
— Вот тебе рубль, на трамвай!
— Хорошо иметь богатого братца! — сказал Генка и, обтерев правую руку о штаны, стал прощаться. — Может, ты еще приедешь домой?
— Может.
— А если нет, то ты их там, гадов, бей крепче. Эх, не вовремя я родился! Мне бы постарше быть, я бы им показал. Я бы по домам не лазил, пианино не переворачивал, я бы настоящие бомбы взрывал.
— Ты за мамой посматривай, — сказал я, — помогай ей. И не кидай больше пианино вниз.