— Вы не можете, товарищ подполковник, узнать по телефону: добрался мой друг до места? — попросил я.
— Это мы сейчас! — Подполковник покрутил ручку телефонного аппарата.
— Дайте третий! Здоров! Как у тебя? Тихо? Теперь мы с огурцами. По легче будет. Пришли к тебе ого родники? От наших привет передай. До завтра! Прибыли.
— Далеко от нас?
— Тут все рядом! Но напрямик идти опасно. Немцы всё под прицелом держат. Завтра сам разберешься. С тобой сколько народа пришло?
— Трое.
— Эй, Жигаркин! — крикнул подполковник, и в дверях появился ординарец. — Тут четверых гвардейцев в большой землянке размести. — И опять подполковник обратился ко мне: — О делах завтра поговорим. Днем мы фрицу так крепко поддали, думаю, до утра не очухается.
Подполковник пожал мне руку.
В большом погребе под домом спали на соломе вповалку бойцы. В углу чуть светила керосиновая лампа. Она напоминала лампаду, которая висит у деда в деревне. Только не было перед этим огоньком лика Николая-угодника.
— Располагайтесь, — сказал Жигаркин и ушел.
Сержант Уткин растолкал двоих, поворошил солому.
Мне не хотелось спать, и я пошел по ходу сообщения.
Сегодня это был край нашей земли. Я смотрел в сторону немцев. Темнота плотной стеной вставала перед глазами. Но даже в темноте чувствовалось дыхание войны.
На немецкой стороне застучал пулемет, и пули с тонким птичьим свистом пролетели над головой. Я пригнулся и положил на бруствер автомат. Но кругом опять было тихо.
Откуда-то со стороны до меня донеслось странное пение. Кто-то хриплым голосом пел на мотив Сулико:
— Послушай, дарагой, — послышался голос с грузинским акцентом, — почему ты на такой знаменитый мотив поешь чепуху?
— Он боится алфавит забыть, — сострил кто-то. — Придет домой — ни бе ни ме.
— Дурак, — ответил хриплый голос. — Я не хочу ни о чем думать.
— Как это плохо. Зачем воюешь тогда? Подставь грудь под пули, и крышка. А я всегда думаю о чем-нибудь прекрасном, и даже в этом окопе жизнь мне кажется лучше. Мой дедушка, которому сто пять лет, всегда говорит: «Если идешь по грязной дороге, смотри вверх на горы, на облака, на голубое небо…»
— Отстань! — грубо оборвал хриплый голос.
И снова послышалось:
Жаль, что Вовки нет. Он нашел бы с грузином общий язык. Он бы с ним поговорил о любви во фронтовой обстановке.
Унылая песня наводила тоску.
Я прошел еще несколько шагов.
— Ведь как чудно, — услышал я чей-то негромкий низкий голос, — прислали тебя точно по заказу. Во сне такое не увидишь.
— Мамка каждый день повторяла, — ответил юный голос, и мне показалось, что это один из тех, кто пришел с нами, — хоть бы ты с отцом на войне встретился.
Он бы приглядел за тобой, научил военному уму-разуму. У него еще с той войны Георгиевский крест есть.
— Ну, а как там живут, в деревне-то? — спросил низкий голос, который принадлежал, наверное, отцу.
— Бабы работают. Пелагею председателем выбрали.
— Они там изо всех сил стараются, а мы здесь. В лесу за речкой, где минометчики стоят, сколько разных машин и танков собрано. Какой только силы нет. Вот бы на поле…
Сын и отец помолчали.
— А от Степки-то ничего не слыхать? — спросил низкий голос.
— Получили тогда в начале войны письмо, и больше нет, как в воду канул…
— Ведь вот не родилось у нас девки. А теперь матери подмога была бы.
— Маманька жиличку обещала пустить. Просилась там одна, из Смоленска.
И опять они молчали. Может быть, отец вспоминал, как он вот таким же пареньком отправился на первую мировую войну. И, слава богу, остался жив.
— Не жмут сапоги-то? — спросил отец.
— Нет.
— Пушечным салом почаще мажь. Для солдата сапоги — вещь важная. И еще ты поначалу-то не горячись, вперед меня не лезь. Пуля — дура! Супротив тех, кто с умом, она слаба…
Я представил своего отца: бритая голова, как у Котовского, чуть припухшие веки, подбородок с ямочкой посредине.
«Мы володимирские богомазы!» — любил говорить отец.
Всегда к нам приезжали люди из деревни, которая затерялась в лесах неподалеку от Суздаля. Приезжали Андрей, Егор, Прасковья, Марфа, Иван, Нюшка. Одни приезжали что-то купить, другие устраивались учиться на рабфаке. Мужчины ехали к отцу на приработки.
«Ты, Павлушка, возьми меня в бригаду, — просил приезжий. — Может, помнишь меня. Я ведь родня Панкратовым, а Панкратов-то свояк деду Свистуну. По малярной-то части я работал. Уж ты не сумлевайся».