Экскурсанты брели неохотно, жадно поглядывали на хорошо видную с горы красную крышу Интерклуба. Кастикос лез как локомотив, отдувался, вытирая пот со лба, улыбался во весь рот, балагурил, норовил обнять смущенную переводчицу.
На самую вершину рискнули выбраться немногие. Кастикос вспрыгнул на большой камень, лежавший наверху, раскинул руки.
— Хорошо! Россия!
Ветер шумел, сталкивал его с камня. Город лежал внизу весь, от порта до дальних виноградников. Неподалеку, на вершине соседней горы, топорщились конструкции стройки, тянулись к небу решетчатой арматурой. Под ней серебристо поблескивали выпуклые купола.
Сидоркин насторожился, когда Кастикос вынул бинокль и принялся бесцеремонно разглядывать стройку. И не выдержал, взобрался на камень, протянул руку к биноклю.
— Дай глянуть?
Разглядел забор до дощечки и не нашел ничего интересного. Разве только рифленые алюминиевые секции куполов, ослепительно сверкавшие на солнце.
Стараясь не менять равнодушного выражения лица, он сплюнул и, повернувшись, стал разглядывать город. Нашел горотдел, свой дом. По улицам, словно муравьи по лесным тропам, сновали автомобили. И весь порт со всеми складами и грузами на пирсах был как на ладони.
"Какой идиот разрешает такие экскурсии? — подумал он. — Мало ли что в городе нет военных объектов. Черт их поймет, иностранцев, чего им надо?.."
Сидоркин снова перевел бинокль на горы и вдруг увидел в распадке плотного пожилого мужчину, по лицу и по одежде явно иностранного моряка. Он медленно шел по склону, наклонялся, что-то подбирал с земли и клал в большую желтую сумку. Потом из-за камня появилась женщина, тоже пошла, согнувшись, выискивая что-то. Когда она выпрямилась, Сидоркин с удивлением узнал хорошо знакомую по беседам в милиции даму, известную в городе под кличкой «Шантаклер».
— Хороший русский девочка, — захохотал Кастикос.
— Ты чего?
— Такое дело. Дай любоваться.
Сидоркин отдал бинокль и с удивлением увидел, что улыбка на лице Кастикоса перекосилась в гримасу, что он с неотрывным вниманием смотрит не на женщину вовсе, а на мужчину, и понял, что человек этот греку совсем не безразличен…
Потом они согревались содержимым баулов, сидя под скалой.
— Как понравилась экскурсия? — любезно спрашивала Евгения Трофимовна.
Экскурсанты сердито и быстро говорили что-то, пожимая плечами и то и дело прикладываясь к бутылкам.
Кастикос веселился.
— Холодно. Италия — тепло…
И протягивал Сидоркину очередной наполненный стаканчик…
V
Прапорщик Соловьев шел по улице и все поглядывал на далекие горы, над которыми клубились легкие белые тучи. Соловьев знал, что тучи эти будут тяжелеть с каждым часом, пока не превратятся в сине-багровый вал, сползающий по склону все ниже и ниже, что вскоре обрушится на город упругий ветер или даже ураган, который может выбить окна, сорвать крыши, бросить на берег тяжелые суда. Шел норд-ост. Штормовое предупреждение всегда было для пограничников как сигнал тревоги, потому что в норд-ост и особенно в часы, предшествующие ему, работы на КПП было впятеро больше, чем обычно.
Но он опоздал. На суда, спешившие покинуть порт, ушли другие контролеры, на причалах уже работали пограничники, в опасных местах натягивали тросы, за которые можно было бы удержаться при ураганных порывах ветра. Соловьев доложился начальнику КПП полковнику Демину и, получив указание быть под рукой, отправился в дежурную комнату. Здесь было тесно. Дежурный метался от стола к макету порта, передвигал по голубой акватории разноцветные модельки судов. Его помощник обзванивал подразделения:
— Ведите людей в клуб. Немедленно.
— Что в клубе? — спросил Соловьев у дежурного.
— Замполит синоптиков пригласил. Лекцию молодым читать. Про норд-ост. И ты иди, надо будет — позову…
Синоптик был один — начальник гидрометеостанции с перевала Васильев. Он сидел возле сцены, полузакрыв глаза, терпеливо ждал, когда старшины утихомирят шумно рассаживающиеся подразделения. Полушубок, брошенный на соседний стул, говорил, что синоптик с дороги, скорей всего прямо оттуда, с гор, где не то что теперь, и потом может прознобить до костей. До перевала час езды. Но если здесь, у моря, — юг, курортная зона, то там почти север. Как-то Соловьев пытался выяснить: много ли таких мест на земле? Оказалось, всего три или четыре, если не считать Антарктиды. Голый оглаженный перевал — скользкая горка, по которой разгоняются ветры, а приземистое, выложенное из валунов здание метеостанции походит скорее на дот, чем на жилой дом. Согнутая, прижатая к земле арматура опрокинутых мачт говорит о том, какие ураганы гуляют в горах в пору норд-остов.
Соловьев вспомнил, как удивлялся, узнав, что в доме-доте вот уже много лет постоянно живет отшельником этот Васильев, сам себе и начальник и подчиненный, день и ночь сторожит ветры.
— Норд-ост — это не ветер, — сказал Васильев сразу же, как взошел на сцену. Сказал тихо и доверительно, будто сообщал какую тайну. — Это стихия. Чаще норд-ост только резвится, а иногда — раз в десять лет обрушивается словно лавина. Тогда он бедствие. Человек, привыкший просто к ветру, не может себе представить, что это такое — пятьдесят-семьдесят метров в секунду. Это даже не ураган — скорее водопад. Тогда крыши поднимаются как паруса, падают столбы и деревья, катятся по улицам газетные киоски. Тогда бухта выплескивается на город, покрывая ледяным панцирем набережные, дома, корабли в порту. Двух- и четырехметровые айсберги повисают на стенах и бортах. Улицы заносит невероятными сугробами, и нужно усилие фантазии, чтобы вспомнить, что все это на берегу лазурного теплого моря…
Он замолчал, оглядывая притихший зал.
— Я, наверное, напугал вас? — спросил тихо и буднично. — Но знать правду — значит перестать бояться… Во время таких катастрофических норд-остов жизнь в городе замирает: дети не ходят в школу, останавливаются поезда, затихают заводы. Но знаете, кто всегда восхищает меня? Вы, пограничники. Не помню такого урагана, который вынудил бы вас перестать нести службу. В любой норд-ост стоят часовые на причалах. На тех самых, с которых сносит все, что не закреплено, не принайтовано крепко-накрепко… Все боятся норд-оста, а норд-ост, как видно, боится пограничников…
Ветер уже шумел за окнами, всхлипывал в мельчайших щелях плотно закрытых рам. Васильев посмотрел на окна, и все, кто был в зале, тоже повернули головы, отчего по рядам прошел шелест, похожий на порыв ветра.
— Восемь баллов, — сказал он.
И зал откликнулся удивленным шорохом: не видавшим настоящего норд-оста, молодым пограничникам уже этот ветер казался ураганом.
— Что же за диво такое — норд-ост? Откуда он берется? Узнали мы об этом совсем недавно. Больше века спустя после первого, достоверно зафиксированного урагана.
Больше всего людей поражало, что ураган этот какой-то местный. В море он быстро слабеет. И по ту сторону гор, где, казалось бы, самый исток ветра, всегда стоит непонятная тишина.
Откуда же он, норд-ост? Многие ломали головы над объяснением этого феномена. И думали, что все дело в горном хребте, отгородившем море от северных равнин, что на равнинах скапливается холодный воздух, переполняет эту гигантскую чашу и перетекает через край в сторону теплого моря.