— Нет, но мне нетрудно представить, что он мог бы переметнуться в другую сторону. Как ты сам сказал, он нестойкий. Очень способный, но непоследовательный. Будь у него определенные мотивы, он мог бы очень быстро переориентироваться. Он хочет оспаривать у Плэйеля право руководить группой, но опасается задеть чувства Нормана, поэтому ведет себя, как загнанный в угол. А такого, как Джек, очень опасно загонять в угол.
— Кроме того, он ненавидит нас.
— Он ненавидит только тебя и меня. Не думаю, что у него есть что-либо личное против других.
— И все же…
— Он мог перенести ненависть к нам на всю группу, — призналась Джанет.
Барретт нахмурился.
— Я вот уже два года никак не могу добиться от него, чтобы мы поговорили спокойно. До сих пор я ощущаю в нем эту жуткую ревность.
Отвращение. И все потому, что я отбил у него девушку, сам тогда не понимая, что делаю… В мире сколько угодно других женщин.
— Я никогда не была его девушкой, — возразила Джанет. — Неужели ты до сих пор этого не понял? Я встречалась с ним три-четыре раза до того, как ты присоединился к нашей группе, но между нами не было ничего серьезного.
Ничего.
— Ты спала с ним, разве не так?
Взгляд Барретта встретился со спокойным взглядом Джанет.
— Один раз, потому что он упросил меня. Больше я никогда не позволяла ему прикасаться ко мне. У него не было никаких прав на меня. Даже если он считает, что были, то он сам виноват в том, что произошло. Он познакомил тебя со мной.
— Да, — ответил Барретт. — Он умолял меня присоединиться к группе.
Уговаривал, обвиняя в том, что я равнодушен к человечеству, и, как мне кажется, он был прав. Я был всего лишь большим, наивным шестнадцатилетним чурбаном, который любил секс, пиво и кегли, только изредка заглядывал в газету, каждый раз удивляясь непонятности всяких чертовых заголовков. Что ж, он взялся разбудить мою совесть и в этом он преуспел, а по ходу дела я нашел девушку, и теперь…
— Теперь ты большой, наивный девятнадцатилетний чурбан, который любит секс, пиво, кегли и контрреволюционную деятельность.
— Верно.
— Ну и черт с ним, с этим Джеком Бернстейном, — сказала Джанет. — Когда-нибудь он все-таки повзрослеет, перестанет тебе завидовать, и мы сможем начать работу по наведению порядка в мире, который дошел до такого запустения. Мы просто будем трудиться изо дня в день по мере своих сил. А что еще?
Барретт подошел к окну и нажал кнопку поляризации. Окно стало прозрачным, и он начал вглядываться в темноту улицы с высоты пятнадцатого этажа. Поперек нее стояли две полицейские машины цвета бутылочного стекла.
Они остановили небольшой голубовато-золотой электромобиль и теперь допрашивали водителя. С такой высоты Барретт мало что видел, но даже до его окна долетали пронзительные возражения водителя, доказывающего свою невиновность. Затем появилась третья полицейская машина, все еще протестующего человека запихали в нее и увезли.
Барретт снова затемнил окно. В нем появилось отображение Джанет, стоявшей позади. Он обернулся. Теперь, сбросив вес, она выглядела неизмеримо лучше, но он никак не мог отыскать те нежные слова, чтобы сказать ей об этом, не напоминая, какой она была раньше.
— Идем спать, — позвала она. — Хватит смотреть в окно.
Он шагнул к ней. Джанет была более чем на полметра ниже его, и когда он стоял рядом с ней, то ощущал себя деревом над кустарником. Он обнял ее, ощутил мягкое тепло ее тела… Когда они опустились на тахту, ему почудилось, что он слышит пронзительный сердитый голос Бернстейна, вопящего в ночи. Он потянулся к Джанет и еще крепче обнял ее.
7
На следующее утро, когда Барретт шел в главное здание на завтрак, он увидел сваленный в кучу улов Рудигера. Было похоже, что ночная ловля оказалась успешной. Как обычно, Рудигер выходил в океан три-четыре ночи в неделю, когда стояла хорошая погода. Он пользовался небольшим яликом, который неумело соорудил несколько лет тому назад из ящиков для упаковки и других бросовых материалов. Тогда же он набрал себе команду из друзей, которых обучил искусному использованию трала. Как правило, они возвращались с полными сетями.
Вся ирония заключалась в том, что Рудигер, будучи анархистом, был яростным сторонником индивидуализма и отмены всех политических учреждений, и именно он стал бригадиром рыболовов. Теоретически Рудигера совершенно не волновал вопрос, как организовать работу коллектива. Но в одиночку, как он очень быстро понял, было трудно управляться даже с простыми сетями.
В лагере «Хауксбилль» было много примеров подобной иронии.
Политики-теоретики, Барретт это хорошо знал, предпочитали молчать о своих теориях, когда сталкивались с практическими вопросами борьбы за существование.
Подлинной находкой был головоногий моллюск длиной более трех метров, похожий на жесткую зеленоватую коническая трубу, из которой свешивались судорожно трепыхающиеся мягкие оранжевые щупальца с присосками. «В этом моллюске уйма мяса, — подумал Барретт, — напоминающего резину, но неплохого. К нему нужно только привыкнуть». Вокруг моллюска лежали десятки трилобитов всевозможных размеров — от малюток длинной в дюйм, которые шли на трилобитовые коктейли, до метровых гигантов с затейливыми спиралеобразными внешними скелетами.
Рудигер выходил на ловлю не только чтобы добывать продукты питания, но и для науки. Очевидно, трилобиты, брошенные здесь, были представителями тех видов, которые он уже изучил. В противном случае он не оставил бы их для кухни. Его хижина была загромождена трилобитами до самого потолка, рассортированными по родам и видам. Благодаря этому занятию Рудигер оставался в здравом уме, и никто в лагере не упрекал его за такое пристрастие.
Рядом с трилобитами лежали несколько гроздьев брюхоногих моллюсков с зазубренными раковинами и груда улиток. Теплое мелководье прибрежной зоны кишело различными беспозвоночными, что поразительно контрастировало с бесплодной сушей. Рудигер также привез кучу блестящих водорослей на салат.
Барретт надеялся, что кто-нибудь подберет все это и положит в охлаждающие камеры, имеющиеся в лагере, до того, как оно испортится. Гнилостные бактерии в эту эпоху работали гораздо медленнее, чем там, наверху, но несколько часов пребывания на теплом воздухе могли подпортить улов Рудигера. Барретт проковылял на кухню и обнаружил там троих дежурных по завтраку. Они с уважением поздоровались с ним.
— У дверей валяется пища, — сказал Барретт. — Вернулся Рудигер и вывалил улов.
— Он мог бы кому-нибудь сказать, а?
— Наверное, когда он пришел сюда, здесь никого не было. Может, вы все соберете и отнесете в прохладное место?
— Конечно, Джим. Обязательно.
Сегодня Барретт намеревался отобрать людей для участия в ежегодной экспедиции к Внутреннему Морю. По традиции он всегда сам возглавлял этот поход, но с поврежденной ногой он и не помышлял о подобном путешествии в этом году, да и вообще когда-нибудь в будущем.
Каждый год не менее десятка физически крепких узников отправлялись на разведку, маршрут которой составлял широкую дугу, которая заворачивала на северо-запад, пока не достигали Внутреннего Моря. После этого они поворачивали на юг по такой же широкой дуге, заканчивающейся на полоске суши, где размещался лагерь. Одной из целей путешествия был сбор так называемого темпорального мусора, который мог материализоваться в окрестностях лагеря за прошедший год.
Во время самых ранних попыток организации лагеря было невозможно определить поле рассеяния как во времени, так и в пространстве, и материалы, закинутые в прошлое, могли оказаться в любом месте и времени.
Новые отправления шли все время. Их засылали в год миллиард двухтысячный до нашей эры, но появлялись они в течение нескольких десятилетий и после этого года. Поэтому даже сейчас, после двух с лишним десятилетий существования лагеря, все еще появлялись материалы, которые, по расчетам властей, должны были попасть в лагерь в год его образования. В лагере «Хауксбилль» была острая необходимость в любом оборудовании, какое только можно было раздобыть, и Барретт не упускал возможности подобрать все, что отправляли из будущего.