Выбрать главу

Барретт не сомневался в стойкости Джанет, но сколько щипков, тычков и плотоядных взглядов она могла выдержать? Допрашивающим не нужно было прибегать к раскаленным прутьям, загонять иголки под ногти или поднимать на дыбу, чтобы получить информацию. Нужно просто довести личность до состояния мяса, в котором еще происходит обмен веществ, так обращаться с плотью, чтобы она потеряла свою душу, и тогда воля сломлена.

Да и вряд ли могла Джанет сообщить им что-либо такое, чего они еще не знали. Подполье практически не было тайной организацией, несмотря на все эти пароли и видимость конспирации. Полиция знала имена, цели и даты.

Аресты были нужны, чтобы просто сломить моральный дух, дать знать своим противникам, что они никого не проведут. Выбить противника из равновесия.

Арест, допрос, заключение, может, даже казнь — но всегда как-то добродушно, безлично, без какого-либо намека на месть. Несомненно, правительственный компьютер предложил арестовать определенное число участников подполья в качестве стратегического хода. Вот как это случилось. И вот как исчезла Джанет.

Ее не освободили ни в тот день, ни на следующий. Вернулся из Балтимора Плэйель, угрюмый, с унылым выражением лица. Он узнал, что в первый день Джанет забрали для допросов в лагерь, находившийся в Луисвилле, на второй день перевели в Бисмарк, на третий — в Санта-Фе. Что было потом, осталось неизвестным. Это тоже входило в правительственную кампанию как часть психологической войны — перетасовка узников по лагерям, пока их след совершенно не терялся.

Где она теперь? Этого никто не знал. А жизнь продолжалась. В Детройте состоялся давно уже намечавшийся митинг протеста. Полиция мирно присутствовала на нем, проявляя внешнюю терпимость, но готовая разогнать его, если разгорятся страсти. Новые брошюры распространялись в Лос-Анжелесе, Эвансвиле, Атланте.

Через десять дней после исчезновения Джанет Барретт переехал на новую квартиру в соседнем квартале.

Будто море накрыло ее и поглотило навсегда.

Он еще долго продолжал надеяться на то, что ее освободят, или хотя бы на то, что информационная служба подполья выяснит, где она находится.

Однако никаких известий о ней не приходило. В тот день правительство, как бы следуя капризу, избрало небольшую группу жертв. Казнили их или просто глубоко упрятали в какой-то тайной тюрьме — не это было главным. Их не стало.

Барретт никогда больше не видел Джанет. Он так и не узнал, почему с ней так обошлись.

Боль со временем начала утихать, к его немалому удивлению, а работа подполья продолжалась безостановочно, бесконечная борьба за достижение все более удалявшейся цели.

9

Прошло еще несколько дней, прежде чем Барретту подвернулась возможность втянуть Ханна в политическую дискуссию. К этому времени экспедиция к Внутреннему Морю уже тронулась в путь, и в какой-то мере это было очень плохо, ибо Барретт не мог воспользоваться услугами Нортона, чтобы проникнуть сквозь защитную броню Ханна. Нортон был самым одаренным теоретиком лагеря, теоретиком, который умудрялся соткать ткань диалектики из наименее подходящего материала. Если кто и мог определить глубину революционных убеждений Ханна, так это Чарльз Нортон.

Но Нортон ушел во главе экспедиции, и поэтому Барретту пришлось вести допрос самому. За годы пребывания в лагере его марксизм основательно проржавел, и Барретт остро нуждался в искусстве Чарли. И все же он знал, какие вопросы нужно задавать. Он отслужил немалый срок на идеологическом фронте, хотя теперь все это было в далеком прошлом.

Барретт выбрал дождливый вечер, когда Ханн, казалось, пребывал в весьма неплохом настроении. В тот вечер в лагере целый час демонстрировался веселый, созданный компьютером фильм. Программированием компьютера неделю до этого занимался Сид Хатчетт. Там, наверху, были настолько добры к узникам лагеря, что как-то переправили в прошлое скромный компьютер. Хатчетт сразу же настроил его так, чтобы на экране дисплея показывать различные составленные из штрихов разной толщины «живые картинки». Получилось незатейливое, но очень веселое зрелище, которое оживляло нудные вечера. Хатчетт научился воспроизводить карикатуры, сатирические сценки, эротические забавы и тому подобное.

После просмотра, чувствуя, что Ханн расслабился и не был так насторожен, как обычно, Барретт подсел к нему и спросил:

— Ну, как сегодняшнее представление?

— Очень интересно.

— Это все работа Сида Хатчетта. Редкий человек этот Хатчетт. Вы встречались с ним перед тем, как он отправился в поход.

— Это высокий остроносый мужчина почти без подбородка?

— Именно он, — подтвердил Барретт. — Умнейший парень, он был главным программистом Фронта Национального Освобождения, пока его не поймали в девятнадцатом году. Он составил программу той поддельной телепередачи, в которой канцлер Дантелл осудил свой собственный режим. Как я жалею, что меня там не было, когда она передавалась. Помните?

— Боюсь, что нет, — Ханн нахмурился. — Когда это было?

— Передача состоялась в 2018 году. Всего лишь одиннадцать лет назад.

— Мне было девятнадцать лет, и меня мало интересовала политика. Я был, вы сказали бы, простодушным парнем. Пробуждался медленно.

— Многие из нас были такими, и все же девятнадцать — это немало.

Наверное, слишком усердно изучали экономику?

— Верно, наука всецело поглощала меня.

— И вы даже не слышали об этой передаче?

— Наверное, позабыл.

— Величайшая подделка века, — сказал Барретт, — а вы о ней забыли.

Наивысшее достижение Фронта Национального Освобождения. Вы хорошо осведомлены о деятельности Фронта, как я понимаю?

— Разумеется, — вид у Ханна был несколько смущенный.

— С какой группой вы были связаны?

— Народным Крестовым Походом за свободу.

— Боюсь, я не слышал о такой. Наверное одна из новейших групп?

— Ей всего пять лет, она была создана в Калифорнии в двадцать пятом году.

— И какова же ее программа?

— Обычная революционная линия, — ответил Ханн. — Свободные выборы, представительное правительство, доступ к архивам служб безопасности, прекращение превентивного задержания, восстановление неприкосновенности личности и другие гражданские свободы.

— А экономическая ориентация? Чисто марксистская или одна из разновидностей марксизма?

— Как мне кажется, ни то, ни другое. Мы верили в такого рода систему… Ну назовем ее капитализмом с некоторыми государственными ограничениями.

— Чуть правее государственного социализма и чуть левее простого свободного предпринимательства? — спросил Барретт.

— Пожалуй, так.

— Но ведь мы уже испробовали эту систему. На ее развалинах возник синдикалистский капитализм. А это привело у нас к правительству, которое, притворяясь сторонниками предоставления широких гражданских прав, на самом деле зажало все личные свободы во имя свободы предпринимательства. Так что, если ваша группа просто хотела повернуть часы истории назад, к 1955 году, то в ее идеологии совсем мало революционности.

Ханну, казалось, были чертовски скучны эти сухие абстракции.

— Вы должны понять, что я не принадлежал к идеологической верхушке группы, — сказал он.

— Просто экономист?

— Вот именно.

— А какие конкретно поручения вы выполняли?

— Я разрабатывал планы окончательного возврата к нашей системе.

— Базируясь на видоизмененном либерализме Рикардо?

— Пожалуй, в некотором роде.

— И избегая, я надеюсь, тенденции к фашизму, свойственной мышлению Кейнса?

— Можно сказать, да, — ответил Ханн. Затем он поднялся и как-то странно улыбнулся. — Послушайте, Джим, я бы с удовольствием поспорил на эти темы еще когда-нибудь, но сейчас мне на самом деле пора уходить. Нед Альтман уговорил меня прийти к нему и помочь вызвать молнию в надежде вернуть, то есть вдохнуть, жизнь в эту его груду земли. Так что, если не возражаете…

Ханн поспешно удалился.