— Неужели такой человек, как Хауксбилль, мог допустить ошибку?
— Да, по меньшей мере одну. Недавно были проведены более глубокие исследования, и теперь мы знаем, как можно перемещаться в обоих направлениях. Даже в теорию Эйнштейна впоследствии вносились поправки.
Почему же от ошибок должен быть застрахован Хауксбилль?
Барретт покачал головой. На самом деле, почему Хауксбилль не мог ошибиться, спросил он себя. Ведь он, Барретт, просто принял на веру то, что работа Хауксбилля была совершенством и что он был обречен доживать свои дни здесь, у истоков времени.
— И давно ли разработана технология двустороннего перемещения? спросил Барретт.
— Лет пять тому назад, — ответил Ханн. — Пока еще мы не можем с уверенностью сказать, когда произошло это крупное открытие. Когда мы закончили разбирать секретные архивы прежнего правительства…
— Прежнего правительства?
Ханн кивнул:
— Революция произошла в январе 2029 года. Она не была кровопролитной.
Синдикализм прогнил изнутри, и от первого же толчка рухнул. Тотчас же к власти пришло революционное правительство, находившееся за кулисами, и восстановило старые конституционные гарантии.
— Это была гниль? — краснея, спросил Барретт. — А может быть, термиты? Придерживайтесь одних и тех же метафор.
Ханн отвел взгляд:
— Так или иначе, но прежний режим пал. Сейчас у власти временное либеральное правительство. Примерно через шесть месяцев должны состояться выборы. Не спрашивайте меня подробно о философии новой администрации. Я не политик-теоретик… Я даже не экономист. По-моему, вы и сами об этом догадались.
— Кто же вы тогда?
— Полицейский, — сказал Ханн. — Член комиссии по обследованию системы тюрем прежнего режима, включая и этот лагерь.
— А что произошло с политическими заключенными там, наверху? поинтересовался Барретт.
— Их освободили. Дела пересмотрели, а их как можно скорее выпустили на свободу.
Барретт кивнул:
— А синдикалисты? Что стало с ними? Мне было бы интересно узнать об одном из них — следователе Джекобе Бернстейне. Может быть, вы что-нибудь слышали о нем?
— Бернстейн? Конечно, слышал. Один из членов Совета Синдикалистов, то есть был им. Главный следователь…
— Был?
— Он покончил с собой, — пояснил Ханн. — Многие из синдикалистов так поступили, когда стал рушиться их режим. Бернстейн стал первым.
— Это символично, — произнес Барретт, тем не менее почему-то тронутый этим известием.
Наступила долгая тишина.
— Была одна девушка, — сказал Барретт. — Давным-давно… Она исчезла… Ее арестовали в 1994 году, и больше никто не мог узнать, что с ней случилось. Может быть…
Ханн покачал головой.
— Мне очень жаль, — тихо произнес он. — Это было тридцать пять лет назад… Нам не попадался ни один заключенный, который провел в тюрьме больше шести-семи лет. Наиболее стойкое ядро оппозиции сослали в лагерь «Хауксбилль», а остальные… Маловероятно, что ее удастся разыскать.
— Да, — согласился Барретт. — Вы правы. Она, наверное, уже давным-давно умерла. Но я не мог не спросить… просто на всякий случай.
Он посмотрел на Квесаду, затем на Ханна. Мысли вихрем неслись у него в голове, он не мог припомнить, когда в последний раз был столь ошеломлен чем-нибудь. Ему будет стоить немало усилий, чтобы сохранить самообладание и не расклеиться. С некоторой дрожью в голосе он обратился к Ханну:
— Вы прибыли сюда, чтобы понаблюдать за лагерем «Хауксбилль», верно?
Чтобы разобраться, как у нас обстоят дела? И сегодня вечером отправились туда, наверх, чтобы доложить о том, что вы здесь увидели? Мы, должно быть представляем для вас печальное зрелище, не так ли?
— Вы все здесь находились под чрезвычайным гнетом, — ответил Ханн. — Учитывая обстоятельства вашего заключения… быть изгнанным навечно в отдаленную эпоху…
Его перебил Квесада:
— Если сейчас у власти либеральное правительство и появилась возможность перемещаться во времени в обоих направлениях, то прав ли я, полагая, что узников лагеря «Хауксбилль» намереваются вернуть назад, туда, наверх?
— Разумеется, — кивнул Ханн. — Это будет сделано как можно быстрее и как только нам удастся решить чисто организационные вопросы. В этом-то и заключается цель моей разведки. Прежде всего выяснить, живы ли вы здесь, ведь нам было неизвестно, выжил ли кто-нибудь из тех, кого послали в прошлое — и определить, в каком состоянии вы находитесь, насколько вы нуждаетесь в лечении. Вам, естественно, предоставят все новейшие достижения современной медицины. Мы пойдем на любые расходы…
Барретт едва обращал внимание на слова Ханна. Весь вечер он опасался чего-то вроде этого, с той самой минуты, когда Альтман сообщил ему, что Ханн затеял какую-то возню возле Молота. Но он не позволял себе поверить, что такое возможно на самом деле.
Он понял, что теперь рушится его монархия.
Он увидел себя, вернувшегося в мир, который будет непостижим для него — хромой Рип Ван Винкль, очнувшийся через двадцать лет. И он осознал, что его уведут из места, которое стало его родным домом.
— Вы знаете, — устало произнес он, — многие из находящихся здесь вряд ли смогут перенести потрясение, вновь оказавшись на свободе. Мысль о том, что их снова бросят в самую гущу реального мира, может просто убить их. У нас здесь немало случаев очень серьезного расстройства психики. Вы в этом убедились воочию. Вы видели, что сотворил сегодня днем Вальдосто.
— Да, — ответил Ханн. — Я упомянул о таких случаях в своем докладе.
— Людей с больной психикой необходимо очень осторожно подготовить к известию, что они смогут вернуться туда, наверх. На это может уйти несколько лет, на лечение их психики. А может быть, для этого потребуется еще больший срок.
— Я не врач, — сказал Ханн. — С этими людьми будет сделано все, что врачи посчитают нужным сделать. Может быть, потребуется держать некоторых из них здесь еще неопределенное время. Я понимаю, каким потрясением даже для самых здоровых будет возвращение домой после того, как они провели все эти годы в полном убеждении, что обратно возврата нет.
— Более того, — продолжил Барретт. — Тут есть много всякой работы, которую нужно переделать. Я имею в виду научные исследования. Изучение географии и геологии этого мира. Да и вообще при перемещении во времени этот лагерь можно использовать в качестве базового. Не думаю, что лагерь надо закрывать, назовем его, скажем, станция «Хауксбилль».
— Никто об этом и не заикается. Мы как раз намерены сохранить станцию примерно для тех целей, что предлагаете и вы. Намечается грандиозная программа научных исследований, использующих возможности путешествий во времени, и подобная база в прошлом будет просто необходима. Но тюрьмы, лагеря здесь больше не будет. Об этом даже речи быть не может. Совершенно исключено.
— Прекрасно, — согласился Барретт, заерзал в поисках костыля, нашел его и, покачиваясь, с усилием поднялся. Квесада бросился к нему, чтобы поддержать, но Барретт резко оттолкнул его. — Давайте выйдем наружу, предложил он.
Они покинули здание. На лагерь опустился густой серый туман, начал моросить дождь. Барретт оглядел хижины, разбросанные по обе стороны от главного здания, затем посмотрел в сторону океана, который едва виднелся в скудном свете Луны. Взглянул на запад, туда, где находилось далекое Внутреннее Море. Подумал о Чарли Нортоне и других участниках ежегодной экспедиции. «Для них это будет подлинным сюрпризом, — подумал Барретт, когда они вернутся сюда через несколько недель и узнают, что каждый может спокойно отправиться домой».
Все это было очень необычно, и Барретт неожиданно ощутил, как потяжелели его веки, почувствовал, что накатившиеся на глаза слезы вот-вот польются совершенно открыто.
Он повернулся к Ханну и Квесаде и тихо вымолвил:
— Вы уловили все-таки, что я пытаюсь вам втолковать? Кто-то должен остаться здесь и облегчить участь больных, которые не смогут перенести потрясение. Кто-то же должен обеспечить дальнейшую работу этой станции.
Кто-то должен давать необходимые пояснения тем новым людям, например ученым, которые придут сюда.