Просто отдохнуть… Голова раскалывается. Может быть, он там найдет кого-нибудь из эсперов, кто сделает ему массаж мозга? Эсперы ведь частенько ходят в храмы форстеров.
— Прошу вас, войдите, — повторила Банна.
Он взглянул на светящуюся вывеску на жалком фасаде:
«Братство космического единства. Входите все, кто жаждет вечной жизни! Гармония со всей вселенной».
Невелика беда, если он и поддастся разок, позволит убаюкать себя волнам этой веры.
— Ну, как, войдем? — спросила Банна.
— Что ж, будь по-вашему, — пробормотал Кирби. — Гармония со Вселенной — это неплохо, но только на час, не больше.
Она схватила его за руку. Когда они прошли через грязный вестибюль и открыли внутреннюю дверь, Кирби увидел человек десять-двенадцать, стоящих на коленях у скамеек. Пастор колдовал над небольшим реактором. Весь зал заливало голубое мерцание. Судя по всему служба началась уже давно. Одна из женщин на задних рядах опустила голову и сладко дремала.
Банна Маршак провела Кирби на один из первых рядов, он сел и начал присматриваться к полному и приземистому руководителю общины. Или священнику? Как там он у них называется…
— Братья и сестры! — произнес человек у алтаря проникновенным голосом. — Воспоем хвалу соединившему все Единству! Мужчина и женщина, звезда и камень, дерево и птица — все состоит из атомов, а эти атомы содержат частицы, которые движутся с необычайной скоростью. Это электроны, братья и сестры! Они показывают нам путь к миру. И я вам сегодня расскажу, как они…
Рейнольд Кирби опустил голову. Глаза слезились от усталости. Он не мог смотреть на этот голубой свет, исходящий из реактора. В затылке запульсировала кровь. Сквозь туман он видел, что Банна Маршак сидит рядом.
"Я слушаю тебя, — подумал Кирби, — я слушаю. Продолжай свой рассказ!
Продолжай! Может быть, бог и всемогущий электрон помогут мне! Я слушаю…"
Часть вторая. 2095 г. Воины Света
1
Когда аколит третьей степени Кристофер Мандштейн начинал говорить о жизни и смерти, сразу же становилось ясно, что он очень хочет жить вечно.
Это было главным его недостатком. Жажда вечной жизни — довольно понятная человеческая слабость. Но у Мандштейна она доходила до абсурда.
В конце концов один из его начальников счел нужным напомнить:
— Не забывайте, что ваше главное призвание — заботиться о благе других… Вам это ясно?
— Ясно, брат! — сдавленным голосом ответил Мандштейн. Он готов был сквозь землю провалиться от стыда. — Признаю свою ошибку и прошу прощения.
— Дело не в прощении, — назидательно заметил начальник, пожилой уже человек, — а в понимании. Каковы ваши цели, Мандштейн? В чем вы видите свою миссию?
Аколит мгновение помедлил — он привык взвешивать свои слова, прежде чем ответить, тем более, когда знал, что вступает на зыбкую почву абстрактных рассуждений. Он нервно затеребил рясу и скользнул взглядом по убранству часовни, выдержанному в стиле неоготики. Они находились на помосте и смотрели вниз, на скамьи. Богослужения не было, но несколько верующих стояли на коленях, повернувшись в сторону кобальтового реактора, излучавшего Голубой Свет. Они были членами третьей по величине общины в Нью-Йорке. Мандштейн вступил в нее полгода назад, в день своего двадцатидвухлетия. Тогда он считал, что им движет только религиозное чувство. Теперь он уже не был уверен в этом.
Он схватился за перила помоста и вымолвил:
— Я хотел бы помогать людям, брат. Хотел бы помочь им найти путь истинный. Чтобы все люди поняли, что созданы для великих целей, как говорит Форст.
— Прошу без цитат, Мандштейн!
— Я только пытаюсь вам показать…
— Ясно. Мне кажется, вы не понимаете одной вещи: возвышение должно происходить одновременно и внешне, и внутренне. И вы не можете перепрыгнуть через своих начальников, даже если бы вам очень хотелось этого… Зайдите на минутку в мое бюро.
— Конечно, брат Лангхольт! Раз вы этого хотите…
Мандштейн последовал за старостой в пристройку. Весь комплекс зданий был возведен несколько лет назад и совсем не напоминал те жалкие помещения, в которых форстеры ютились четверть века назад.
Бюро Лангхольта отчасти напоминало келью, но в то же время было видно, что на отделку не поскупились. Литой бетонный потолок имитировал готические своды, почти всю стену занимали полки с книгами. На письменном столе, на толстой плите эбенового дерева, тлел маленький Голубой Свет символ Братства.
На плите Мандштейн увидел и кое-что другое — письмо, отправленное им начальнику округа Кирби, с просьбой о переводе в генетический центр Братства, в Санта-Фе.
Мандштейн покраснел. Он легко заливался краской. Этот невысокий, немного тучный человек с черными волосами и толстыми розовыми щеками в обществе сухопарого и аскетичного Лангхольта чувствовал себя до нелепости незрелым.
— Как видите, мы получили ваше письмо, адресованное Кирби.
— Но… Но ведь это письмо было совершенно личного плана. Я…
— В этой общине нет ничего личного. В том числе и писем. Кирби сам передал его мне. Взгляните: он кое-что на нем написал.
Мандштейн взял письмо и в правом верхнем углу прочел: «Кажется, он чересчур спешит. Дайте ему пару уроков. Р. К.» Аколит положил письмо на место, ожидая вспышки гнева. К его удивлению, Лангхольт только улыбнулся.
— Почему вы захотели уехать в Санта-Фе, Мандштейн?
— Чтобы принять участие в исследованиях… в селекционной программе.
— Вы ведь не эспер.
— Может быть, у меня найдутся гены, которые окажутся пригодными, сэр.
Поверьте, действовал я отнюдь не из тщеславия. Я хотел внести свою лепту в общее дело.
— Вы внесете лепту, Мандштейн, если будете добросовестно выполнять свою работу. Если вы понадобитесь в Санта-Фе, вас туда вызовут в нужное время. Неужели вы думаете, что нет более опытных людей, которые с радостью поедут туда? Как насчет меня? Или брата Аштона? Или Кирби? Вы пришли к нам, так сказать, с улицы и по прошествии полугода уже хотите получить плацкарту в Утопию. Мне очень жаль, но все это не так просто.
— Что мне теперь делать, сэр?
— Очиститесь! Избавьтесь от амбиций и гордости! Молитесь! Выполняйте свой каждодневный долг. И не помышляйте о быстрой карьере. Кто хочет получить все, что ему хочется, тот неизбежно сходит с пути истинного.
— Может, мне податься в миссионеры? — спросил Мандштейн. — Я бы мог примкнуть к группе, которая отправляется на Венеру…
Лангхольт вздохнул.
— Опять вы за свое, Мандштейн! Подавите эмоции! Если вы мечтаете о жизни авантюриста, вам здесь не место.
— Я думал, что тем самым искуплю свои грехи.
— Ну, конечно же! Вас что, прельщает нимб мученика? Или вы думаете, что если миссионеры доберутся до Венеры и с них там не сдерут кожу, то по возвращении они сразу же за великие заслуги попадут в Санта-Фе, как души героев — в Валгаллу? Какие-то сумасбродные у вас мечты. Примиритесь со своей судьбой — иначе вас придется причислить к еретикам.
— С еретиками я вообще ничего не имел общего, сэр…
— То, что я сказал, не оскорбление, Мандштейн. Это просто констатация истины, — изрек Лангхольт. — Я боюсь за вас. Видите ли… — Он сунул письмо в мусоросжигатель, где оно тотчас же превратилось в пепел. — Я хочу забыть этот неприятный инцидент. Но вы не должны его забывать. Шагайте себе по миру, но только поскромнее. Умейте признавать свои ошибки и молитесь о своем усовершенствовании. А теперь вы можете идти.
Мандштейн пробормотал слова благодарности и вышел. Колени все еще слегка дрожали. Он легко отделался, а ведь могло дойти до собрания общины.
А потом перевели бы в какое-нибудь малоприятное место. А может быть, вообще исключили из братства.
Да, он допустил грубую ошибку, пытаясь перепрыгнуть через инстанции.
Теперь Мандштейн это хорошо понимал. Но другого пути нет. С каждым днем он стареет и приближается к смерти, в то время как Избранные в Санта-Фе будут жить вечно. Мысль об этом показалась ему невыносимой, и, поняв, что путь к бессмертию для него закрыт, Мандштейн пал духом…