Подагра, в самой злокачественной форме, хватила меня, похоже, без моего ведома. А ятрогенным зимосом я страдал явно с детства{*}. После ятрогенного зимоса там больше ничего не значилось, и я заключил, что в остальном со мной все в порядке.
Я сидел и предавался размышлениям. Насколько, должно быть, интересен мой случай с точки зрения медицины! Какое приобретение для учебы! Студентам теперь не придется проходить «больничную практику», если у них буду я. Я сам по себе — больница. Все, что им будет нужно, — обойти вокруг меня и идти забирать свой диплом.
Тогда мне подумалось: сколько еще протяну?
Я попытался себя осмотреть. Пощупал пульс. Сначала никакого пульса не было вообще. Потом он вдруг как бы забился. Я вытащил часы и засек время. Получилось сто сорок семь ударов в минуту. Я попытался послушать сердце. Я его не услышал. Оно не билось. Приходилось делать вывод, что все это время оно там было и билось, — просто я об этом не подозревал. Я простукал себя спереди от того участка, который называю талией, до головы и немного с боков. Но ничего не почувствовал и не услышал. Я попробовал осмотреть язык. Высунул его до предела, насколько он вообще высовывался, закрыл один глаз и постарался осмотреть другим. Мне удалось увидеть только кончик и преуспеть только в одном — я понял: скарлатина у меня была точно.
Я вступил в этот читальный зал счастливым, здоровым человеком. И выполз оттуда дряхлой развалиной.
Я пошел к своему врачу. Он мой старый приятель; когда мне чудится, будто я нездоров, он щупает у меня пульс, смотрит язык, разговаривает о погоде, — и все бесплатно. Я и подумал, что как следует ему отплачу, если пойду к нему. «Что нужно доктору, — решил я, — это практика. У него буду я. В моем лице он получит такую практику, какой ему не получить от тысячи семисот каких-нибудь банальных, заурядных больных с одной-двумя болячками на экземпляр». Итак, я пошел прямо к нему. Он спросил:
— Ну? Что у тебя?
Я сказал:
— Не буду занимать твое время, дружище, разговором о том, что у меня. Жизнь коротка, и ты можешь отойти в мир иной прежде, чем я закончу. Я расскажу тебе, чего у меня нет. У меня нет воспаления коленной чашечки. Почему у меня нет воспаления коленной чашечки, сказать тебе не могу. Но факт остается фактом — у меня его нет. Зато у меня есть все остальное.
И я рассказал ему, каким образом все обнаружил.
Тогда он раздел меня, осмотрел и схватил за запястье. Затем двинул в грудь, без всякого предупреждения (какова подлость, да?), и тут же боднул головой. Потом сел, выписал мне рецепт, сложил и вручил, а я положил рецепт в карман и ушел.
Я не смотрел в него. Я отнес его в ближайшую аптеку. Аптекарь прочитал рецепт и вернул.
Он сказал, что такого не держит.
Я спросил:
— У вас аптека?
Он сказал:
— У меня аптека. Была бы у меня кооперативная лавка и семейный пансионат, два в одном, я уж, так и быть, сделал бы вам одолжение. Но у меня всего лишь аптека, и я бессилен.
Я прочитал рецепт. В нем значилось:
Бифштекс — 1 фунт, принимать каждые 6 часов с 1 пинтой пива.
Прогулка десятимильная — 1 порц., принимать каждое утро.
Постель — 1 порц., принимать каждый вечер, ровно в 11.
И не забивать голову вещами, в которых не понимаешь.
Я последовал указаниям, со счастливым (для меня) результатом: моя жизнь была спасена и продолжается до сих пор.
В данном же случае, возвращаясь к рекламе пилюль, не может быть никакой ошибки: у меня присутствовали все симптомы, основным из которых являлось «общее нерасположение ко всякого рода труду».
Как я страдаю от этого — не в состоянии описать никто. Я был мучеником с младенчества. В мои мальчишеские годы заболевание не ослабевало ни на день. В те времена, конечно, просто не знали, что дело было в печенке. Медицина в те времена находилась в гораздо менее развитом состоянии, чем сейчас, и все списывалось на лень.
— Ах ты, ленивый чертенок! — говорили мне. — А ну-ка вставай да займись делом!
В те времена, конечно, просто не знали, что я чах.
Мне не давали никаких пилюль. Мне давали подзатыльники. И как ни странно, подзатыльники — в те времена — часто мне помогали, на какое-то время. Получалось, что один такой подзатыльник лучше действовал на мою печень и больше стимулировал стремление выполнить, не теряя дальнейшего времени, что требовалось, чем целая коробка пилюль сегодня.